Подвиг 1969, №3

— О боже! — даже Миллер утратил хладнокровие. — Это просто невероятно...

— Сотни греков умирали так. Обычно их топили живьем, — перебил его Меллори. — Пока вы не узнаете, как греки ненавидят фашистов, вы не сможете представить, что такое ненависть. Андреа распил пару бутылок вина с солдатами, узнал, что убили его родителей рано утром... с их стороны было бессмысленным сопротивление. К ночи он последовал за солдатами к поржавевшему железному сараю, где те расположились. Кроме ножа, у него не было ничего. Часовому Андреа свернул шею. Вошел в сарай, запер дверь и разбил керосиновую лампу. Грегорис не знает, что там происходило. Вышел Андреа через пару минут, вспотевший, забрызганный кровью с головы до ног. Грегорис говорил, что в оставленном сарае не слышалось ни единого стона.

Меллори опять умолк. На этот раз никто не проронил ни слова. Стивенс поежился и поплотнее запахнул поношенную куртку: ему стало холодно. Меллори закурил другую сигарету, улыбнулся Миллеру в сторону сторожевой башни.

— Теперь вы понимаете, что мы бы ему там только мешали?

— Да. Думаю, что да, — признался Миллер. — Не думаю, просто предполагаю. Но не всех же, начальник! Он не мог убить.

— Всех, — прервал его Меллори. — Потом он организовал партизанский отряд, и жизнь для фашистских дозоров во Фракии стала адом. Одно время отряд преследовала целая дивизия. В Родопских горах его предали. Был схвачен он, Грегорис и еще четверо. Их отправили в Ставрос, хотели предать трибуналу в Салониках. Ночью Андреа выбрался на палубу... Они разоружили охрану. Взяли курс на Турцию. Турки хотели их интернировать — с таким же успехом они могли бы интернировать землетрясение! В итоге Андреа добрался до Палестины. Там из ветеранов албанской войны формировался греческий батальон. — Меллори неожиданно рассмеялся. — Его арестовали как дезертира. Потом условно освободили, но в новой греческой армии места ему не нашлось. А вот бюро Дженсена, наслышанное о нем, знало, что Андреа создан для диверсионных операций... Мы вместе отплыли на Крит.

Минут десять стояло молчание. Лишь изредка делали вид, что прикладываются к бутылке. Это для дозорных в башне, хотя Меллори знал, что немцы уже ничего не смогут разглядеть, кроме неясных очертаний. Каик покачивало. Высокие, стремительные сосны, темные и стройные, как кипарисы, нависли над ними. Мрачные, смутно тревожные в сумерках. Ветер уныло тянул реквием в их вершинах. Мистическая и зловещая ночь, наполненная тревожными знаменованиями, внушающая безотчетные страхи...

Неожиданно раздался веселый возглас Андреа, заставивший их вскочить на ноги. Им показалось, что пораженный лес отодвинулся от берега, услышав смех Андреа. Грек не стал дожидаться, когда подтянут к берегу корму каика, бросился в воду и за несколько сильных взмахов преодолел полоску воды. Легко взобрался на палубу, улыбаясь с высоты своего роста, словно английский дог тряхнул густой шевелюрой и протянул руку к бутылке вина.

— Уверен, что не стоит спрашивать, получилось ли, — улыбнулся Меллори.

— О нет, не стоит. Это было слишком легко. Они оказались просто Мальчишками, даже не заметили меня, — Андреа глотнул из бутылки и удовлетворенно улыбнулся. — Я их и пальцем не тронул, — победоносно продолжал он, — ну, может быть, дал каждому пару легких щелчков. Они все смотрели сюда, вниз* когда я вошел. Обхватил их, отобрал автоматы и запер в погреб. Потом немножко погнул «шпандау», самую малость.

«Ну вот, вот и конец, — хладнокровно решил Меллори. — Конец всему — борьбе, надеждам, страхам, любви и смеху, каждому из нас. Вот к чему мы пришли. Конец, конец для нас, конец для тысячи парней на Ксеросе». Он машинально провел рукой по соленым от морских брызг губам, по воспаленным от систематического недосыпания глазам, которые ничего не видели впереди, кроме первобытной разъяренной тьмы. Навалилась на него бесконечная усталость и невеселые мысли. «Все исчезнет, все. Кроме пушек Наварона. Они-то будут существовать, они и впрямь неуязвимы. Черт бы их побрал! Черт бы их побрал. Черт бы их побрал... Господи, сколько времени и сил бесполезно потрачено нами! Конец утлому каику. Он распадается на части, трещит по швам».

Действительно, каик распадался, став игрушкой беспощадных волн и яростного ветра, гнавшего его вперед. Он дал течь, едва вышел из-за прикрывавшего от шторма утеса. Двигался медленно к южной оконечности Наварона по беспокойной поверхности моря. Двигался неуклюже, то и дело рыская в стороны, отклоняясь от курса иногда на полусотню градусов. Но сначала швы еще держались. Напор волн был все так же силен и настойчив. Шторм ослабевал, но это уже не имело существенного значения: каик дал течь и насос не в силах откачать воду из трюма.