Подвиг доктора Бушуева

Он торопливо свернул на Первомайскую улицу и за углом увидел огромный фанерный барабан для афиш и объявлений. Барабан был обклеен приказами комендатуры и городской управы. Хотя дождь и ветер основательно-таки потрудились над этими сочинениями, превратив их в клочья, но ещё можно было разобрать: «За укрывательство советских военнослужащих — расстрел», «За хранение огнестрельного оружия — расстрел», «За невыход на работу — расстрел…» Расстрел у фашистов был единственной и главной мерой наказания.

Среди лохмотьев объявлений и приказов белело свежее, по всей вероятности, недавно наклеенное «Воззвание к населению города» — захватчики приглашали городскую молодёжь ехать на работу в Германию. И чего только не обещали добровольцам: и хорошее обращение, и сытное питание, и отличные заработки. Словом, райскую жизнь сулили…

Но чья-то смелая рука вывела углём на этом «воззвании» внушительную фигу.

«Молодец», — в мыслях похвалил Фёдор Иванович неизвестного художника.

У колодца на Садовой улице он повстречал знакомую молодую женщину Елену Степановну Соколову, ту самую, которая первой когда-то принесла в больницу раненого ребёнка.

Фёдор Иванович поздоровался, спросил, как чувствует себя мальчик.

— Идёмте, посмотрите, — приветливо сказала Соколова, подхватив вёдра.

— Разрешите помочь вам.

— Ой, что вы, не тяжело.

В крохотной кухоньке Фёдор Иванович увидел своего маленького пациента. Малыш почти совсем выздоровел.

— Ай да молодец, обрадовал ты меня, дружище, — весело проговорил Фёдор Иванович, гладя мальчика по белой, как одуванчик, головке.

— Спасибо вам, Фёдор Иванович, век не забудем, — сердечно поблагодарила мать.

— Тесновато живёте, — заметил он, оглядывая кухоньку.

— Сами видели — жили просторно, а теперь офицеры дом заняли, а нас с Мишей сюда выдворили, — со вздохом пояснила хозяйка. Понизив голос до шёпота, она тревожно предупредила: — Я знаю, от нас вы всегда заходили к бабушке Вороновой. Теперь не ходите, её расстреляли.

— Как расстреляли? За что?

— За красноармейца, которого она у себя прятала. Кто-то донёс, что у бабушки раненый красноармеец лечиться, — со слезами рассказывала Соколова. — Немцы и пристали к ней, как с ножом к горлу: где да где большевика прячешь. Бабушка Лукерья ничего не говорит — знать, мол, ничего не знаю, ведать не ведаю. Не поверили, забрали её и убили…

Поражённый этим рассказом, Фёдор Иванович торопливо спросил:

— А раненый? Что с ним?

— Не беспокойтесь, припрятан.

— Я обещал зайти к нему сегодня.

— Нет, нет, нельзя, пока нельзя, — ответила Соколова. — Я вас потом сама приглашу.

В этот день было невыносимо тяжело на душе у Фёдора Ивановича. После обхода раненых он еле дотащился домой и, не раздеваясь, устало опустился на старый скрипучий диван. Ему хотелось уснуть, забыться, а перед глазами, как живая, вставала старушка Воронова — непоседливая, говорливая, добрая, и явственно слышался в ушах её негромкий с хрипотцой голос: «Вы уж не сомневайтесь, как за родным присмотрю». Присмотрела за раненым красноармейцем и сама погибла…

«Погибла… Но другие женщины, та же Елена Степановна Соколова, не побоялись угроз и всё-таки раненого, скрыли, рискуя своими жизнями. Значит, не покорились они врагу и никогда не покорятся», — заключил Фёдор Иванович.

Вечером к нему в комнату зашла Майя — сияющая, чем-то взбудораженная. Именно такой он часто видел её когда-то в больнице после удачных операций. Тогда её радость была вполне понятной и оправданной, а сейчас? Чему она может радоваться сейчас?

— Мы теперь очень богаты! — неожиданно воскликнула Майя. — Представляете, я принесла десять килограммов картошки, два килограмма перловки и целый килограмм маргарина!

Фёдор Иванович понимал, что в их теперешнем положении это действительно немалое богатство, но стоит ли так восхищаться? Да неужели Майя и в самом деле безудержно рада этим килограммам?

С тех пор, как Майя поселилась рядом, в комнате Маши, Фёдор Иванович стал замечать, что она ведет себя как-то странно: куда-то уходит, где-то целыми днями пропадает, а то и вовсе ночевать домой не является.

Однажды он поинтересовался:

— Чем ты занята?

— Пока ничем. Ищу знакомых. Может быть, удастся устроиться на работу.

— На работу? — удивился он и после небольшой паузы съязвил: — Не думаешь ли ты поступить в немецкий госпиталь?

Майя тогда промолчала.

Сейчас Фёдор Иванович внимательно посмотрел на операционную сестру и почему-то решил, что её радует не картошка, не маргарин, не перловка, а что-то совсем другое, пока ему не известное.

— Давайте, Фёдор Иванович, поужинаем, — предложила она.

После ужина они пили чай без сахара, заваренный малиновыми черенками. Малинник буйно разросся во дворе, и теперь соседки экономно ломали его для заварки.

— Как ваши раненые? — спросила Майя.

Фёдору Ивановичу хотелось рассказать ей о гибели славной старушки Вороновой, о смелых женщинах, которые скрыли раненого красноармейца, но он промолчал.

— Некоторые уже выздоровели, — ответил доктор. — А старика одного нужно было бы положить в больницу, да откуда взять её, больницу-то…