Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

На запад один за другим тянулись поезда с ранеными, мы старались на них не смотреть. Из других составов, не менее многочисленных и двигавшихся под хорошей охраной, раздавалось мычанье и блеянье домашней скотины. А однажды навстречу выкатил поезд, состоявший из открытых платформ, опутанных по периметру колючей проволокой. На них под прицелом пулеметов, водруженных на головной и замыкающий вагоны, плотной стеной стояли заросшие щетиной люди в грязных лохмотьях. Другие лежали и, по всей видимости, были мертвы. Моросивший с неба холодный дождь их нисколько не беспокоил.

– Хотел бы я знать, сколько выживет этих иванов, – пробормотал Дидье.

– А тебе не плевать? Самому бы живым остаться, – зло бросил Клаус и занялся подсчетом оставшихся у него банок с голландским кофе, пачек сигарет «Голуаз» и бесценных коробочек с зубным порошком «Колинос».

* * *

Спустя пару часов, уже под вечер, когда эшелон остановился у переезда возле черневшего в сумерках леса, мы увидели еще одну малопривлекательную картину. Прямо под полотном были аккуратно выложены трупы мужчин и женщин. Большинство в гражданской одежде (в глаза бросались вышитые сорочки), некоторые – в обносках военной формы, в полутьме не разобрать – нашей, русской, польской? Рядом стояло с десяток солдат и всё тех же вездесущих полицейских, которые оживленно о чем-то переговаривались на своем невразумительном языке.

– Какого черта их тут разложили? – пробурчал Клаус.

– Для подсчета, обычное дело, – ответил коренастый унтер лет тридцати, назначенный старшим по нашему вагону. Завязалась дискуссия. Кто-то прикинул:

– Штук двадцать, не меньше. Интересно, кто это?

– Какие-нибудь партизаны, – рассудил унтер.

– Или заложники, – заметил Дидье.

– Вряд ли. Погляди на тех в форме.

– А бабы? Тоже партизаны?

– Запросто. Мало их, что ли, по лесам прячется?

– От кого?

– От большевистских наймитов и их еврейских пособников, – предположил Клаус. Никто не рассмеялся, и он предложил: – Пошли лучше кофе пить. У туземцев мой товар не идет, не в коня корм. Если у кого есть лишнее мыло или спички – меняю.

Он отошел к печке, и вскоре по вагону разнесся аромат, напоминавшей о доме. Но покуда поезд не тронулся, к кофе никто не прикоснулся. Когда мы наконец расселись с кружками в руках, разговор зашел, конечно же, о бандах.

– Тут этого дерьма полным-полно, – делился с нами унтер, прежде служивший в Ровно, одном из главных здешних городов, и направлявшийся теперь в свою часть под Харьковом. – И чтобы разобраться, кто за кого, надо быть самим Риббентропом. Одни называют себя советскими, другие – польскими, и все ведут свою политику.

– Плевать я хотел на их политику, меня больше интересует их отношение к железной дороге, – заметил Дидье.

– Диверсанты они и есть диверсанты. Случается, рвут, – ответил унтер коротко.

– А как рвут: с поездами или без?

– Это уж как получится. Ясное дело, с поездами приятнее. Особенно если с отпускниками.

От шутки каждый невольно притих. Подпрыгивание вагона на стыках сделалось ощутимее, налицо был случай, когда опасность с полным основанием ощущается именно задом. Если честно, так себе чувство.

– Обойдется, – заметил некий фаталист, невидимый в темноте. – На все составы у них ни сил, ни взрывчатки не хватит. Железнодорожная охрана опять же. Положат, как тех, что сегодня.

Это не успокоило.

– И ведь наверняка предпочитают ближе к ночи действовать, – предположил Клаус, вглядываясь в густеющую темноту, в которой растворялся лес, огороженный от полотна широкой полосой отчуждения. Помолчав, добавил:

– Может, еще кофейку?

– Ага, на ночь оно в самый раз, – то ли поддержал, то ли пошутил Дидье. – Чтоб диверсанта не проморгать.

Унтер решил сменить тему разговора:

– А вот русские, я слышал, опять наступают.

– Далеко не продвинутся. Им снова наваляли под Демянском.

Мне удалось уснуть лишь под самое утро, когда за окном тоскливо забрезжил рассвет.

* * *

На станции Фастов я и Дидье покинули вагон. Клаус, унтер и другие попутчики продолжили путь до Киева, чтобы там пересесть на поезд, следовавший до Харькова, а мы покатили в Днепропетровск, где нам предстояло свернуть на юг. «Еще денек, и мы дома, – мрачно сказал Дидье, распечатывая пачку «Голуаз», дружески подаренную Клаусом. – Закуришь?» Я повертел головой.

На следующий день, ясный, солнечный и по-южному теплый, мы с десятками других солдат – побывавших в отпуске, выписанных из госпиталей, а то и вовсе только что призванных на службу – высыпали на станции посреди степи, согласно полученному в Фастове предписанию. Находившиеся там чины военной полиции объявили, что нас ждет дивизионный учебный лагерь. «Вот, оказывается, чего нам не хватало, – сказал Дидье. – Мы им фронтовики или щенята сопливые?» Кто-то разумно заметил: «Зато не сразу в окопы, разве плохо?» Дидье сплюнул в пыль и принялся пристраивать на ранец ставшую ненужной шинель.