Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Я пожелал ей удачи, жестом подозвал официанта, расплатился и решительно встал. Чаевых оставил процентов пятьдесят, пусть видят, что я не немец. Дружески улыбнулся румынским союзникам. Успехов, приэтень, не теряйтесь! Кому-то из вас, возможно, вечером повезет. А может быть, сразу двоим? Почему бы и нет, друзья? По полной амплитуде, так по полной. Гарантирую, камрады, вы надолго забудете ваших румынок. Наша русская шлюха даст фору десятку валашских. Но имей в виду, кавалерист, верхом она ездить не любит. Трудиться придется тебе.

* * *

Кругленький Тарди провел по лицу платком и поднял на меня отекшие глаза. Толстые пальцы, сжимавшие авторучку, серебрились капельками пота. Ободок заправленного красными чернилами «Пеликана» переливался червонным золотом.

– Полагаю, в России было не так?

– О чем вы, Роберто?

– Я о жаре. Мы тут изнемогаем. В России ведь прохладнее, Флавио?

Я покачал головой.

– В России не прохладнее. Там, где я был, не прохладнее точно.

– Тяжелый год, – констатировал Тарди и вновь углубился в мой текст.

Я никогда не понимал, что нашла в нем моя супруга. Тедески, тот еще куда ни шло. Стройный, подтянутый, отличный спортсмен, карьерист. Настоящий фашист, в портупее, со стажем и перспективами. Такие не нравятся либералам, католикам, социалистам и лично мне, но нравятся многим женщинам, и женщин можно понять. Ведь женщинам нужно другое, крайне далекое от политики и потому неинтересное для большинства мужчин. Но Тарди… Я мысленно приставил Елену к окну (с приподнятой по-секретарски юбкой), к ней сзади приставил Тарди (с начальственно расстегнутой ширинкой). Выбившееся из-под рубашки редакторское пузцо задрожало в такт не очень ритмичным движениям. Я не удержался и прыснул. Интересно, какая у них амплитуда?

Тарди приподнял голову.

– Слушаю вас… Что?

– Простите. Я о своем. Нервы. Слегка расшатались.

– Да, понимаю. Вы фронтовик. Вам тяжелее всех. Нам надо будет как-нибудь посидеть, побеседовать, по-дружески. Ваш бесценный экзистенциальный опыт…

– Да, конечно, Роберто, я был бы очень рад. Как тогда в апреле.

Тарди расцвел.

– Вы помните?

Еще бы. Схлопотавшая пощечину и оскорбленная мною Елена проревела в тот день не менее полутора часов. Мне пришлось ее спешно успокаивать – пока не явился Паоло, на которого слезы матери могли произвести не лучшее впечатление. Что мальчик мог подумать об отце? Поплакалась она потом редактору или нет? Скорее всего нет, не совсем же она идиотка.

– Ваш очерк совсем неплох, но местами излишне цветист, – поделился впечатлением Тарди. – Особенно когда Флавио Росси пишет о красных, простите мне невольный каламбур. Вот, что у вас здесь? «Битва гигантов». «Русские, подобно львам». «Новые Фермопилы».

Я изобразил готовность защищаться.

– Античные образы привычны нашей публике.

Античных образов я напихал в свой очерк вполне сознательно. В расчете, что именно к ним прицепится редактор, именно они станут жертвами ножниц и дело в итоге обойдется малой кровью. Уловка, проверенная многими и не раз. Казалось, Тарди наживку заглотнул.

– Если вам так нравятся античные метафоры, – заговорил он, размахивая платком, – то уместнее бы было говорить о Карфагене. Но русские не заслужили этого. От вас… от нас требуется прежде всего объективная информация о победах германской… и нашей армии. Но вообще-то Карфаген было бы неплохо. Даже жаль. Как он там, достаточно разрушен?

Я вынул из папки снимки, сделанные при облете города и прямо на его пустынных улицах. Некоторые были подарены немецкими летчиками. На физиономии Тарди нарисовалось восхищение.

– В самом деле впечатляет. Что это? Мыс Хрустальный? Интересное название. Обязательно, в завтрашний номер. И разрушенная церковь вышла замечательно. Где она находится, прямо в центре? А это что такое? Католический храм? В Крыму есть католики? Ах да, там же были наши генуэзцы. Благодаря которым мы можем называть его исконно итальянской землей. Как вы полагаете, дуче смог бы договориться с фюрером о передаче нам хотя бы части Крыма?

– Вам виднее, Роберто.

– Пожалуй, да. Спрошу при случае у Тедески. Он не из тех, кто шляется по фронтам, но зато он в курсе происходящего в сферах.

Тарди ткнул указательным пальцем в потолок. Я кивнул. Друзья Елены стоили друг друга.

Удовлетворенно цокнув языком, Тарди отложил фотографии в сторону. За окном прозвенел трамвай. Солнечный луч кратким бликом сверкнул на влажной макушке редактора. Я молча благословил кожаное кресло, в котором сидел. Будь оно из другого материала, я бы в нем долго не выдержал.

Между тем моя уловка мало что дала. Тарди упорно трудился над текстом, периодически поднимая голову и сообщая об исправлениях. Мне оставалось с тоской наблюдать, как он безошибочно вымарывает наиболее мне дорогие места и вписывает на их место привычные пошлости.

– Ну как? – спросил он, крайне довольный собой, после того как я ознакомился с редакторской правкой.

– Как всегда великолепно, вы знаете нашу публику как никто.