Подвиг тридцатой батареи(Второе, переработанное издание)

Позже моряки получили приказ отступить и занять новые рубежи, с тем чтобы прикрыть отход наших частей. Роты отошли в полном порядке, немцы не сразу заметили это. Они показались только часа через два после отхода наших частей и попали под обстрел пулеметчиков Окунева. Фашисты залегли, потом раза три пытались атаковать, но безуспешно. Шесть пулеметов и десятка два автоматов, в числе которых были и трофейные, прижимали врага к земле. Так продолжалось пять суток. Постепенно выбывали из строя командиры взводов, вместо них становились новые. Гибли краснофлотцы, старшины, но позицию держали крепко. Оставшиеся в живых — горстка воинов Тридцатой, прижатая немцами к морю, — все же пробились в район батареи и заняли оборону уже на ее огневой позиции. Командир батальона морской пехоты Головин, ныне полковник запаса, дает очень высокую оценку боевой активности моряков батареи, воевавших в составе его батальона и батальона капитана Хотина, погибшего в боях на подступах к Тридцатой батарее.

Боевая дружба хорошо помогала использовать огневые средства не только Тридцатой, но и других батарей.

Бывший начальник штаба Первого гвардейского зенитного полка И. К. Семенов, ныне генерал-майор в отставке, вспоминает:

— На КП Тридцатой был наш пост ВНОС. Тридцать первого декабря позвонил туда. К телефону подошел Окунев. Я спросил: «Как дела?» Он ответил: «В казарме и в доме командного состава опять сидят немцы. Вчера их вышибли, а сегодня на рассвете они снова заняли весь казарменный городок. Из наших орудий туда не стрельнешь: мертвая зона. Дай огоньку по домам, я скорректирую».

Через несколько минут пять зенитных батарей открыли беглый огонь по казарменному городку. Дома загорелись, немцы забегали в поисках укрытий. Слышу, как Окунев бранится и кричит: «Так их перетак, шрапнель давайте, фашисты на улицу высыпали!» Мы, конечно, дали и шрапнель. После десятиминутного огневого налета Окунев дал «дробь», а потом рассказал, как фашисты выскакивали из окон его квартиры и падали под градом пуль и осколков.

«Хороший новогодний подарок сделали им твои зенитки, Иосиф Кузьмич», — позвонил Семенову Окунев и поблагодарил зенитчиков от имени всего личного состава батареи.

Казарменный городок был снова очищен от врагов, а его развалины заняла морская пехота и держала до середины июня 1942 года.

Борьба на поверхности в эти дни шла почти непрерывно. Внутри массива положение тоже было напряженным. Бетон и сталь отгораживали людей от внешнего мира. Стреляли в этот период значительно реже: пушки износились и снарядов было мало. Бойцы, старшины и командиры стояли на боевых постах. С поверхности глухо доносились отголоски боя, а тут, под бетоном, стояла напряженная тишина и неизвестность, поэтому нервы людей были натянуты. В хозяйство лейтенанта Репкова, скрытое в толще горы на большой глубине, с поверхности не доносилось почти никаких звуков. Мягкий матовый свет озарял многочисленные приборы, у которых в напряженных позах стояли краснофлотцы, готовые выполнить команду. Хмурый, невыспавшийся Репков время от времени спрашивал у Александера по телефону, как дела. Тот лаконично отвечал, и снова наступала гнетущая тишина.

Изредка забегал Соловьев и рассказывал о положении наверху.

— Товарищ командир, почему стреляем мало, ведь бой же идет за наш городок? — спрашивали Репкова подчиненные.

Репков виновато смотрел на бойца и недовольно отвечал:

— Не знаю, командованию виднее, когда и как стрелять. Может быть, сейчас сподручнее бить врага пулей, чем снарядом.

— Тогда зачем же нам тут сидеть? Честно говоря, шибко подраться хочется, должок фрицу отплатить.

Разговор прерывает телефонный звонок из командного поста.

— Есть, послать четверых с боеприпасами, товарищ капитан, — отвечает Репков. Положив трубку, он с минуту думает, потом называет четыре фамилии, в том числе и фамилию того бойца, который считал себя «должником» фашистов.

— Патронов взять по сотне штук, одеться потеплее. И драться так, чтобы наш Центральный пост за вас не краснел, понятно?

— Не подкачаем, товарищ командир.

В башни шум боя доносился явственнее, и бойцы нервничали. В орудийных расчетах людей осталось немного, так как большая часть бойцов и младших командиров башен дралась в составе тех трех рот, которые защищали батарею на поверхности холма. В башни сведения извне доходили быстрее, чем в Центральный пост, личный состав башен с тревогой прислушивался к шуму боя.

— Товарищ старшина, Иван Сергеевич, почему меня не взяли в роту, разве я недостоин драться с врагом лицом к лицу? — спрашивал командир орудия старшину Лысенко, заменявшего командира башни.

— А ты, Федор, и дерешься лицом к лицу. Только твое лицо не такое, как у тех, кто в ротах. Вот твое лицо, — указал Лысенко на четырехсоткилограммовый снаряд. — Плюнешь таким фашисту в рожу — от него мокрое место останется. Не можем все выйти из-под бетона и драться с винтовками.

ДРАЛИСЬ КОКИ И ХЛЕБОПЕКИ…