Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа

– Так зачем же ему в таком случае уходить с бала перед приездом ее Величества и возвращаться после ее отъезда?

– Любезнейшая гос… извините, – проговорил, смеясь, комендант, – любезный граф, потрудитесь рассудить, что как бы ни был невинен тот человек, которому вы покровительствуете, но пока ему еще не возвращены его права; и его присутствие в таком месте, где находится наша королева, – немыслимо.

– Вы правы…

– Итак, он возвратится, когда уедет с бала ее Величество.

– А… она?

– Она останется еще на бале.

– Несмотря на свой траур?

– Конечно, она присутствует на этом балу, потому что ее Величество пожаловало ее статс-дамой. Она останется на балу после отъезда королевы, потому что ее Величество пожелает этого, не изъясняя причины.

– А королева не расспрашивала вас?

– Нет, потому что я стал перед нею на колени и сказал: «Милость, просимая мною, спасет, может быть, от страшного стыда последнюю отрасль семейства идальго, благородное родословное древо которых теряется во мраке времени».

– Следовательно, все идет хорошо, – заметил юнкер и, сказав это, вынул из кармана черную маску и надел ее на свое прелестное лицо.

– А теперь, милый комендант, – добавил он, – позвольте мне оставить вас… я иду постеречь нашего общего протеже.

– Итак, до свиданья, граф!

– Впрочем, извините меня… еще одно слово.

– Приказывайте.

– Вы уверены, в том, что на ней будет черное домино с серым бантом?

– Наверное.

– А он?

– В своем обыкновенном костюме, все, конечно, найдут, что этот костюм очень оригинален, и никто не будет подозревать печальной истины.

Вскоре после этого комендант и молодой юнкер вышли из сада и разошлись в разные стороны. Комендант отыскал Роше и его жену, а юнкер сел в первой зале и, не обращая внимания на то, что делалось вокруг него, внимательно наблюдал за входившими.

Вдруг в зале появилось новое лицо, костюм которого возбудил всеобщее любопытство и даже ропот.

Это был человек среднего роста и очень стройный, широкая маска совершенно скрывала его лицо. Он шел с развязностью совершенного аристократа, а его манера кланяться, явно обличавшая знатного господина, странно противоречила его костюму. На этом человеке были надеты панталоны из серого холста, красная шерстяная куртка и остроконечная шапка, какую обыкновенно носят галерные каторжники.

– Ах! – шептали со всех сторон. – Это какой-то чудак!

– Я готова побиться об заклад, что это англичанин, – заметила одна хорошенькая двадцатилетняя сеньора.

– О! Вы предполагаете?

– Только одни англичане способны на подобные эксцентричности.

В это время мимо говорившей проходил комендант порта.

– Послушайте, комендант, – остановила она его, – разве вы пригласили на этот бал и ваших арестантов?

– Только самых благоразумных, сеньора, – ответил комендант, – вы можете не бояться нисколько этого… он очень смирный молодой человек.

Проговорив это, комендант прошел дальше, а вслед за каторжником пошел молодой юнкер.

Только в третьей зале юнкер подошел к нему и, дотронувшись до его плеча, сказал:

– Вы играете в баккара?

– Да, – ответил каторжник, вздрогнув всем телом,

– Хорошо… идите за мной. – Затем юнкер взял его под руку и повел в маленькую залу, где не танцевали.

Там несколько человек разговаривали вполголоса. Юнкер положил руку на плечо арестанта и указал ему на черное домино, сидевшее молча в углу.

У этого домино был на плече большой серый бант.

– Пойдемте, – сказал юнкер арестанту.

Они оба подошли к этому домино, которое, казалось, глубоко задумалось и мысли которого, казалось, были за тысячу лье от этого места.

Это домино вздрогнуло, увидя перед собой костюм галерного арестанта. Но юнкер поторопился успокоить ее.

– Не бойтесь, сеньорита, – сказал он, – каторжники, которых встречают на балах, не очень опасны.

Домино, конечно, вспомнило, что оно находится на балу, и через его маску было видно, как из улыбнувшегося ротика выглянули белые как снег зубки.

– Прекрасная сеньорита, – сказал тогда юнкер по-испански, – вы ведь приехали из Франции?

Домино сделало движение, выразившее большое удивление.

– Вы меня знаете? – спросило оно.

– Да.

– А?..

– Вас зовут Концепчьона. Я потому-то и подошел к вам, – добавил он, – что вы приехали из Франции.

– Вы француз? – спросила молодая девушка, пристально смотря на юнкера и припоминая, где она видела его прежде – голос его был знаком ей.

– Я иностранец, – отвечал юнкер, – и ношу свой мундир вместо костюма, но мой друг…

Он взял за руку арестанта и представил его девице де Салландрера – ибо это была она.

Арестант поклонился молодой девушке так почтительно и так грациозно, что ее страх совершенно исчез.

– Мой друг, сеньорита, – проговорил юнкер, – арестант светский и очень хорошего происхождения.

– Вполне верно, – ответила Концепчьона, приглашая каторжника сесть подле себя.

Тогда юнкер отошел, не забыв шепнуть арестанту:

– Остерегайтесь, пожалуйста, произносить ваше имя. Когда юнкер ушел и когда Концепчьона осталась одна с каторжником, то она спросила его нежным меланхолическим голосом: – Вы француз?

– Да, сеньорита.

– Вы, вероятно, уроженец Парижа? Он печально покачал головой.