Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа

– Я знаю, – возразила Жанна де Кергац, – что нам стоило громадного труда и усиленных убеждений, чтобы удержать его от поступления в монастырь. Я знаю даже и то, что он ежедневно в десять часов утра уходит из отеля в улицу Коломбьер, где под скромным именем Андре Тиссо занимается в каком-то коммерческом доме перепиской бумаг, просиживая за этим делом до шести часов вечера и получая за свой труд скромное вознаграждение в сто франков в месяц.

– И он вынудил меня брать с него ежемесячно восемьдесят франков, – добавил Арман.

– Такое раскаяние, такое самоуничижение, такая примерная жизнь, – пробормотала Жанна в восхищении, – должны быть угодны богу, и я уверена, что он уже давно прощен.

– О, это все еще пустяки, мои друг, – продолжал граф, – если бы ты знала…

– Да говорите же, – возразила Жанна, – говорите, Арман, я хочу все знать.

– Андреа носит на себе власяницу, и все его тело представляет из себя сплошную рану.

Госпожа де Кергац вскрикнула.

– Это ужасно! – сказала она. – Это ужасно! Но как ты…

– Узнал, ты хочешь сказать?

– Да, – ответила графиня, кивая утвердительно головой.

– Сегодня ночью я долго не спал, занимаясь с Фернаном Роше и Леоном Ролланом. Они ушли от меня в два часа ночи. Еще за обедом я заметил, что Андреа был очень бледен, да к тому же и он сам жаловался на свое нездоровье. Итак, беспокоясь об нем целый вечер, я вздумал ночью навестить его. Ты ведь знаешь, что он сделал распоряжение, чтобы в его комнату никогда не входили слуги, так как он уверял, что делает это для того, чтобы самому убирать ее и делать себе постель. Но сегодня ночью я убедился, что ему незачем было делать постель, которая оставалась всегда нетронутой, – Андреа спал на голом холодном полу, не покрываясь ничем, кроме своей власяницы.

– Боже! – вскричала графиня, – и это в январе месяце!

– Он убьет себя, – проговорил, глубоко вздыхая, граф. – Я поднялся осторожно по лестнице и подошел к его двери. Постучав в нее и не получив никакого ответа, я приотворил ее и вошел в его комнату, и какую же ужасную картину я увидел перед собой: Андреа лежал на полу, около него горела свеча, а рядом с ней открытый том сочинений св. Августина. Несчастный от сильной усталости заснул, читая книгу. Тогда-то я увидел, что вся его спина и грудь были исцарапаны до крови ужасной власяницей. Ив эту минуту я понял, почему иное неловкое движение заставляло не раз бледнеть его лицо и проявлять на нем следы мучений.

– Арман, – прервала его госпожа де Кергац, – мы должны употребить все усилия, чтобы убедить его перестать терзать себя. Вы должны поговорить об нем со священником церкви св. Лаврентия, которого он избрал своим духовником.

Граф опустил голову.

– Андреа непоколебим, – прошептал он, – и я опасаюсь, что он погибнет под тяжестью этих добровольных испытаний. Он ужасно похудел и побледнел, он спит только тогда, когда усталость и утомление сбивают его с ног. Андреа необходим свежий воздух, деятельность и разнообразие. Я бы хотел убедить его сделать какое-нибудь путешествие. Но, увы! он мне, наверно, откажет в этом, и кто знает, а может быть, и уедет от нас.

– О, этого не будет! – вскричала Жанна. – Этот дорогой для нас раскаявшийся грешник… Постой, Арман, хочешь ли ты, чтобы я доказала ему, что провидение вполне удовлетворено, о, ты увидишь, мой дорогой Арман, как я буду красноречива и убедительна. Я должна его убедить!

– Послушай меня, – сказал граф, – у меня есть превосходная мысль для того, чтобы вырвать его из этого губительного состояния.

– В самом деле? – заметила радостно графиня.

– Увидишь, моя милочка.

И граф де Кергац задумался.

– Ты знаешь, – начал он, немного погодя, – что во время моего отсутствия Фернан Роше и Леон Роллан с помощью сестры Луизы помогли многим бедным. Фернан Роше и его молодая жена, которая в настоящее время патронесса новой церкви Сент-Винцент де Поль, заботилась о тех несчастных, которых обыкновенно называют позолоченной нищетой, то есть о бедных чиновниках, получающих крошечное жалованье, на которое им невозможно прокормить своих громадных семейств. Леон Роллан и его прелестная и добродетельная жена занимались предместьем св. Антония – местностью самой обширной и самой бедной в Париже.

У Леона громадная мебельная мастерская, в которой работает больше двухсот бедняков, а Вишня открыла модный магазин, где занимается множество молодых сироток, которые бы, наверное, погрязли в пороке, если бы только они были оставлены на произвол судьбы. И наконец, госпожа Шармэ выбрала для себя ту часть Парижа, где она когда-то была известна под именем Баккара.

– Я все это знаю, мой друг, – заметила графиня.

– Итак, бедные и несчастные, – продолжал де Кергац, – ничего не потерпели от моего отсутствия. Но этим еще не все было наполнено. Если деяния добра шли своею дорогой, то деяния справедливости и правосудия не подвигались вперед.

– Что ты этим хочешь сказать? – прервала его графиня.

– Слушай, Жанна, слушай меня! – Граф продолжал: