Подвойский

Когда друзья рассказали ему, сколько людей выступило в его защиту, он был поражен, растроган и удивлен. Чье сердце не дрогнет при мысли о том, что его судьба волнует сотни людей, что он нужен людям? У эмоционального Николая комок подкатил к горлу. Он был счастлив. Вечером того же дня Николай Подвойский произнес на студенческой сходке, может быть, самую зажигательную речь за всю свою двадцатипятилетнюю жизнь.

17 октября царь, напуганный нарастанием революционных событий, издал манифест о «свободах». Уже в тот же день вечером и 18 октября Ярославский, Менжинский, Подвойский в своих выступлениях на митингах и собраниях разоблачали лживость манифеста, стремление самодержавия сбить революционную волну. Но буржуазия, организовав свои собрания и шествия, мобилизовав печать, на все лады расхваливала манифест, объявила его чуть ли не переходом к республике. Действительную «ценность» манифеста должна была показать жизнь, практика.

Ярославский комитет РСДРП назначил на 19 октября общегородской рабочий митинг на центральной площади города. С утра к месту сбора потянулись колонны демонстрантов. От вокзала к центру города шли рабочие-железнодорожники и студенты. «В этой толпе, — докладывал потом начальник жандармского управления командиру отдельного корпуса жандармов генералу Трепову, — несли… флаг красного цвета с надписью: «Да здравствует свобода!» Демонстранты пели революционные песни и кричали «ура». Вожаком этой партии был известный студент лицея Подвойский».

Колонна шла под охраной дружинников. У Технического училища на нее наскочили черносотенцы. Дружинники дали несколько выстрелов в воздух, и черносотенцы бросились врассыпную. Но на перекрестке Духовской и Романовской улиц колонне преградила дорогу контрдемонстрация из лавочников, приказчиков, уголовников. Над их головами раскачивались иконы, портреты царя, а в руках были железные трости, крючья, привязанные на ремешках гири. Тут же стояли полицейские, казаки. Среди них в коляске находился губернатор Рогович — ярый реакционер, будущий обер-прокурор Святейшего синода, друг Распутина. Рядом с ним восседал жандармский ротмистр Немчинов.

Студенты Данилов и Рихтер отделились от колонны, подошли к губернатору и потребовали пропустить колонну, сославшись на то, что свобода демонстраций только что объявлена царским манифестом. Рогович мгновенно рассвирепел:

— Я вам покажу свободу демонстраций! Убрать знамя, разойтись по домам!

Черносотенцы отбросили студентов от коляски, стали их избивать. Николай Подвойский оглянулся. Демонстранты, волнуясь, вопросительно и выжидающе смотрели на него — своего вожака. «Вот и наступил экзамен». Николай шагнул к губернатору. Схватив лошадь за уздцы, он закричал:

— Прекратите расправу!

Навстречу качнулась черная сотня.

— Бей их! — услышал Подвойский хриплый голос Роговича.

Увидев кинувшихся на него черносотенцев, Николай выпустил лошадь и, сжав кулаки, шагнул им навстречу. Он схватился с ближним, и тут же почувствовал, как сзади навалились на него, обдавая винным перегаром, лавочники, мелькнули их налитые кровью глаза. От удара по голове сверкнуло белое пламя… Подвойского сбили с ног, над ним замелькали железные трости и палки.

Николай Зезюлинский выхватил револьвер.

— Гулака спасайте! — закричал он пронзительно и бросился к месту, где безжалостно топтали ногами потерявшего сознание Подвойского. Он был уже шагах в четырех, когда увидел, как краснорожий лохматый верзила занес над Подвойским железный шкворень. «Убьет», — мелькнула мысль, он остановился и выстрелил. Верзила рухнул наземь. Черносотенцы, взревев, кинулись от Подвойского к Зезюлинскому. Но пока они преодолели четыре шага, он успел трижды выстрелить. Еще два верзилы как подкошенные свалились на камни…

Дружинникам в суматохе удалось вынести из свалки почти бездыханного Подвойского. В переулке они поймали случайный экипаж, высадили из него какого-то барина и, ткнув в спину извозчика револьвером, заставили гнать в городскую больницу. К счастью, там оказался врач Н. В. Соловьев, сочувствовавший революционерам. Он знал Подвойского и без слов понял, что за люди перед ним. Быстро осмотрев Николая, Соловьев сказал:

— Пока жив… Где его так?

— Черная сотня, — зло ответил дружинник и сжал кулаки. — Сам Рогович благословил!

— Зверье… — покачал головой Соловьев. — Дышит, но состояние очень тяжелое. Без больницы не выходить…

— Нельзя его тут оставить, — мрачно сказал дружинник, — жандармы завтра все больницы обшарят… Если хотите помочь, позовем…

— Возьмите мой экипаж, он закрытый. Пошлю с вами фельдшера. Недавно приехал. Он из ваших. Кстати, его черниговский ученик.

Соловьев на минуту вышел и вернулся с одетым в белый халат молодым человеком.

— Знакомьтесь!

— Петро, — коротко отрекомендовался фельдшер.

— Скажите, чтобы запрягли мой экипаж, и поможете им, — Соловьев кивнул в сторону лежащего Подвойского: — Учителя не узнаете?

Фельдшер посмотрел на раненого и содрогнулся. Он увидел вместо лица сплошной сине-багровый кровоподтек. Русые волосы смешались с грязью и запекшейся кровью.

— Нет… — выдавил он.