Подземелье ведьм

Окно моей камеры располагалось на втором этаже и выходило на пыльную площадку, окруженную невысокими сараями и складами, а кое-где соединенными кирпичной стеной. На площадке находилось несколько человек, занимавшихся странным на первый взгляд делом. Они были вооружены мечами и топорами на длинных рукоятках. Эти люди сражались, а приземистый горбун с головой, вросшей в широкие плечи, держа в руке длинную палку, направлял ею и криками действия сражающихся. Невдалеке стоял господин Ахмет в преувеличенно ярком костюме, желающий всем доказать, что имеет право или смелость нарушать все законы спонсоров.

Я хотел окликнуть его, но бой продолжался, и громкие крики потных бойцов заглушили бы мой зов.

Когда я подошел к двери, я уже понял, что попал на студию, где снимаются фильмы для телевизора, а бойцы — это актеры, которые разучивают старинную войну.

Я толкнул дверь. Она не открылась.

Я даже удивился — зачем меня запирать? Я же ничего плохого не замышляю.

Дверь была замкнута.

Тогда я в нее постучал. Но это тоже не помогло. Я начал колотить в дверь кулаками, и тогда снаружи откликнулись.

Издавая грязные ругательства, в дверях показался похожий на злую обезьяну человек с пистолетом в руке.

— Чего тебе?

— Я хочу наружу, — сказал я. — Я уже проснулся!

— Он проснулся? — искренне удивилась обезьяна. — Проснулся?

Стражник никак не мог осознать значения моих слов. По-моему, он решил тут же меня пристрелить, потому что, когда в его глазах появилось осмысленное выражение, оно сопровождалось движением дула пистолета. Дуло поднималось, пока не уткнулось мне в грудь.

К моему счастью, в коридоре раздались быстрые шаги.

— Что тут происходит? — спросил господин Ахмет.

— А он шумит, — поморщился стражник.

— Потерпишь, — сказал Ахмет. — А вам, сэр, что понадобилось?

— Я выйти хочу, — сказал я.

— Ты как себя чувствуешь? — спросил Ахмет.

— Ничего.

Я не стал жаловаться. У него были такие колючие черные глаза, что жаловаться было бессмысленно. Даже при моем скудном жизненном опыте мне было ясно, что этот человек не умел жалеть. У нас в подсобке для любимцев был один с такими глазами. Он искусал хозяина, задушил их жабеныша, и его потом затравили с вертолетов…

— Я доволен.

— Я боялся, что ты окажешься хлипким, — сказал хозяин.

— Я нехлипкий. А зачем вы меня сюда привезли? Где госпожа Маркиза?

— Я не знаю никаких маркиз, баронесс и графинь!

— Но Лысый обещал…

— Какой Лысый?

— Он меня привез!

— И продал тебя мне за сто двадцать марок.

— Меня? Продал? Зачем?

— Видно, ему деньги понадобились.

— Но разве можно человека продать?

— Если найдется покупатель.

Он не смеялся, он был серьезен, он стоял в дверях камеры и спокойно, терпеливо объяснял. Ахмет вообще никогда не суетился — в его опасном деле суетиться нельзя. Но это я узнал позже.

Лицо у него было как бы сдавлено с боков, так что нос выдавался слишком далеко вперед, и его лицо загорело настолько, что кожа была темнее зубов и белков глаз. И еще у него были усы — я никогда раньше не видел у людей таких усов. Это были черные, свисавшие на концах усы. Он был похож на черного сома. Но очень скользкого, верткого и подвижного.

— А зачем вы меня купили? — спросил я.

— Чтобы ты стал таким, как они. — Ахмет показал на окно, не сомневаясь, что я в него уже выглядывал. — Храбрым и сильным. Иди за ним. — Он показал на стражника. — Он тебе покажет, где умыться и так далее. Потом придешь во двор. Ясно?

— Ясно, — сказал я. — Но ведь Лысый не должен был меня вам продавать?

— Не знаю, чего он должен, а чего нет. Я его второй раз в жизни вижу.

— Он нечестный человек! Ему велели отвезти меня к Маркизе!

— А что такое честность? — удивился Ахмет, а стражник засмеялся, заухал грудным смехом. И мне показалось, что он сейчас начнет бить себя в грудь волосатыми кулаками.

Ахмет обнял меня за плечи и повел к выходу из камеры.

— Не обращай внимания на мелочи жизни, — говорил он, и его золотые зубы отражали свет ламп в коридоре. — Тебе повезло, что ты оказался у меня. Или тебе нравилось вкалывать на кондитерской фабрике?

— Нет, не нравилось, — сказал я.

— Видишь, как хорошо. Я, например, не выношу, как воняют зарезанные ползуны.

— Я с вами совершенно согласен, — сказал я. — Там дышать невозможно. Я раньше и не думал, что спонсоры едят плоть.

— Проще, мой милый, проще. Жабы жрут себе подобных, а нам вешают лапшу на уши, будто они чистенькие вегетарианцы.

Я невольно оглянулся — не слышит ли кто-нибудь. Ахмет заметил мое движение, усмехнулся, пропустил меня первым в дверь.

Вечерело. Синева залила двор, схожий со двором крепости, правда, стены ее были невысоки, а ворота были решетчатыми, и потому сквозь них был виден луг, потом лес, над которым виднелся клочок зеленого закатного неба.

Люди, которых я условно называл артистами, прекратили бой и стояли, глядя на нас.

— Мальчики, — сказал Ахмет, — я вам новенького привел. Хотите — ласкайте, хотите — бейте, только чтобы костей не ломать, поняли, гады? Он — мои деньги. А то я вас знаю: утром проснулись — нет Петра Петровича. А где он?