Подземелья Ватикана

"Сперва немного пройдемся, -- думал он, -- иначе я улечу. И будем держаться середины улицы; если я подойду к этим прохожим, они заметят, что я непомерно возвышаюсь над ними. Вот опять превосходство, которое нужно скрывать. Вечно приходится учиться".

Он зашел на почту.

"Площадь Мальзерб... это потом! -- сказал он себе, отыскав в справочнике адрес графа Жюста-Аженора. -- Но кто мне мешает произвести тем временем разведку в направлении улицы Вернейль?" (Это был адрес, значившийся на карточке Жюлиюса.)

Лафкадио знал эти места и любил их; оставив слишком людные улицы, он решил пойти в обход по тихой улице Вано, где легче дышалось его юной радости. Сворачивая с Вавилонской улицы, он увидел бегущих людей; возле тупика Удино собралась толпа перед трехэтажным домом, из которого валил довольно скверный дым. Он заставил себя не ускорять шага, хоть и был весьма подвижен.

Лафкадио, мой друг, вы увлеклись уличным происшествием, и мое перо с вами расстается. Не ждите, чтобы я стал передавать несвязные речи толпы, крики...

Скользя, продвигаясь в этом сборище, как угорь, Лафкадио очутился в первом ряду. Там, стоя на коленях, рыдала какая-то несчастная.

-- Мои дети! Мои малютки! -- говорила она.

Ее поддерживала молодая девушка, изящно и просто одетая, очевидно посторонняя; она была очень бледна и так красива, что Лафкадио, едва увидев ее, заговорил в нею.

-- Нет, я ее не знаю. Все, что я могла понять, это, что двое ее детей остались в той вот комнате в третьем этаже, куда скоро проникнет огонь; лестница уже горит; вызвали пожарных, но, пока они приедут, малютки задохнутся от дыма... Скажите, неужели же нельзя взобраться на балкон по каменной ограде и потом, видите, по этой тонкой водосточной трубе? Таким путем уже однажды, говорят, взбирались воры; но что другие сделали для того, чтобы украсть, никто их этих людей не решается сделать, чтобы спасти детей. Я обещала этот кошелек, но безуспешно. Ах, отчего я не мужчина!..

Лафкадио не стал дольше слушать. Положив трость и шляпу у ног молодой девушки, он бросился вперед. Без чьей-либо помощи он ухватился за край ограды; притянулся на руках, и вот, поднявшись во весь рост, двинулся по этому гребню, пробираясь среди торчащих черепков.

Но толпа еще больше оторопела, когда, ухватившись за водосточную трубу, он стал подниматься на руках, едва опираясь время от времени носками о поперечные скобы. Вот он достиг балкона и берется одной рукой за перила; толпа восхищена и уже не трепещет, потому что, в самом деле, его ловкость изумительна. Он плечом выбивает стекла и проникает внутрь... Миг ожидания и невыразимого волнения... Затем он появляется снова, держа на руках плачущего малыша. Из разорванной пополам простыни, связав полотнища узлом, он соорудил нечто вроде веревки; он обвязывает ею ребенка, опускает его на руки обезумевшей матери. Второго так же...

Когда, наконец, спустился сам Лафкадио, толпа приветствовала его как героя.

"Меня принимают за клоуна" -- подумал он, чувствуя с раздражением, что краснеет, и грубо отклоняя овации. Но, когда молодая девушка, к которой он снова подошел, смущенно протянула ему, вместе с тростью и шляпой, обещанный ею кошелек, он взял его, улыбаясь, и, вынув находившиеся там шестьдесят франков, передал деньги бедной матери, душившей поцелуями своих сыновей.

-- Вы мне позволите сохранить кошелек на память о вас?

Это был маленький вышитый кошелек; он его поцеловал. Они взглянули друг на друга. Молодая девушка была взволнована, бледнее прежнего, и, казалось, хотела что-то сказать. Но Лафкадио вдруг убежал, прокладывая себе дорогу палкой, с таким хмурым видом, что его почти сразу перестали приветствовать и провожать.

Он вернулся к Люксембургскому саду, затем, наскоро закусив в "Гамбринусе", неподалеку от Одеона, торопливо вернулся к себе. Свои сбережения он хранил под половицей; из тайника вышли на свет три монеты по двадцать франков и одна в десять. Он подсчитал:

Визитные карточки: шесть франков.

Пара перчаток: пять франков.

Галстук: пять франков (хотя что я могу найти приличного за такую цену?).

Пара ботинок: тридцать пять франков (я от них не стану требовать долгой носки).

Остается девятнадцать франков на непредвиденные расходы.

(Из отвращения к долгу Лафкадио всегда платил наличными.)

Он подошел к шкафу и достал мягкий шевиотовый костюм, темный, безукоризненно сшитый, совершенно свежий.

"Беда в том, что я из него уже вырос..." -- подумал он, вспоминая ту блестящую эпоху, еще недавнюю, когда маркиз де Жевр, его последний дядя, брал его с собой, ликующего, к своим поставщикам.

Плохое платье было для Лафкадио так же нестерпимо, как для кальвиниста -- ложь.

"Прежде всего самое неотложное. Мой дядя де Жевр говорил, что человек узнается по обуви".

Из внимания к ботинкам, которые ему предстояло примерять, он первым делом переменил носки. V