Подземелья Ватикана. Фальшивомонетчики

Она так и стояла позади стола; шаг навстречу первым сделал Жюльюс; не чинясь, он протянул ей через стол руку:

– Чему обязан удовольствием вашего посещения?

Карола потупилась:

– Я знаю, вас постигло тяжкое испытание…

Сначала Жюльюс не понял, но Карола вынула платочек и утерла слезу.

– Неужели же это визит соболезнования?

– Я была знакома с господином Лилиссуаром, – ответила она.

– Не может быть!

– О, совсем немного, но он мне очень нравился… Он был такой учтивый, такой добрый… Я ведь и подарила ему эти запонки на манжеты – вы знаете, про которые писали в газетах; по ним я его и узнала. Только я, граф, не знала, что он вам родня… Я очень удивилась и, конечно, очень обрадовалась… Ой, простите, я не то хотела сказать…

– Не смущайтесь, пожалуйста, сударыня; вы, должно быть, имели в виду, что были рады случаю меня повидать.

Карола не ответила и закрыла лицо платочком; она содрогалась от рыданий, и Жюльюс счел долгом взять ее за руку.

– Я тоже, милая барышня, – сказал он прочувствованно, – я тоже, можете верить…

– Прямо утром, когда он собирался ехать, я ему говорила, чтоб он был осторожен. Но у него же натура была не такая – он был такой доверчивый, вы же знаете…

– Святой, сударыня; это был святой человек! – восторженно отозвался Жюльюс и тоже достал платок.

– Я и сама поняла! – воскликнула Карола. – По ночам, когда он думал, что я сплю, он вставал, становился на колени подле кровати и…

От этого нечаянного признания голова Жюльюса совсем пошла кругом. Он убрал платок в карман и сказал, подойдя еще ближе:

– Снимите же шляпку, сударыня.

– Спасибо, мне не мешает.

– Мне мешает… Позвольте…

Но Карола сильно попятилась, и он спохватился:

– Так разрешите спросить вас: у вас есть какие-то особенные причины бояться?

– У меня?

– Да. Ведь вы просили моего родича быть осторожнее, вот я и спрашиваю, были ли у вас причины предполагать… Говорите совершенно откровенно: сюда по утрам никто не заходит, нас никто не может услышать. Вы кого-то подозреваете?

Карола опустила голову.

– Поймите, меня это особенно интересует, – без остановки говорил Жюльюс. – Только взгляните, в каком я положении. Вчера вечером я делаю заявление в участке, возвращаюсь в гостиницу и нахожу в номере на столе, прямо посередине стола, билет на поезд, по которому ехал несчастный Лилиссуар. Он был выписан на мое имя; конечно, эти круговые билеты строго именные, я не имел права его одалживать, но не о том речь… Но сам факт, что мой билет вернули мне, цинично подложили прямо в номер, как только я на минутку вышел, – в этом я вижу вызов, браваду, почти оскорбление… и я бы это еще перенес, нечего и говорить, если бы не имел причин думать, что за мной тоже следят, и вот почему: несчастный Лилиссуар, наш общий друг, был хранителем одной тайны… страшной тайны… ужасной тайны… я его об этом не спрашивал… мне совершенно не хотелось это знать… но он, к великому несчастью, имел неосторожность сообщить ее мне. И вот теперь я вас спрашиваю: тот, кто не побоялся пойти на убийство, чтобы тайна не раскрылась, – вы знаете, кто это?

– Не тревожьтесь, граф: я вчера вечером донесла на него в полицию.

– Карола, сударыня, я ничего другого от вас и не ждал.

– Он мне обещал не делать ему дурного; сдержал бы слово – и я бы свое сдержала. А теперь уж хватит с меня; пусть делает со мной что угодно.

Карола разгорячилась. Жюльюс обошел стол и опять подошел к ней ближе:

– Не удобней ли нам будет разговаривать у меня в номере?

– Нет-нет, сударь! – ответила Карола. – Я уже сказала вам все, что хотела; не буду вас больше задерживать.

Отодвигаясь все дальше, она понемногу сама обошла стол и стояла теперь у двери.

– Значит, сударыня, теперь нам лучше распрощаться, – важно произнес Жюльюс, желая представить ее упорство собственной добродетелью. – Да, вот еще что я хотел сказать: если послезавтра вам вздумается прийти на похороны, будет лучше, если вы меня не узнаете.

С этими словами они расстались, и никто не назвал имя Лафкадио, потому что его ни в чем не подозревали.

V