Подземелья Ватикана. Фальшивомонетчики

Сколько еще не уснувших воспоминаний вызвало в уме Лафкадио слово «утонченные»! На том жаргоне, на котором они с Протосом общались, будучи в пансионе, утонченными назывались люди, которые по тем или иным причинам в разных местах являют встречным разные лица. По их классификации утонченные бывают нескольких типов, отличающихся по степени изящества и достоинства, и все они вместе противоположны большому семейству панцирных, представители которого гнездятся на всех ступенях общественной лестницы сверху донизу.

Приятели принимали за аксиому два положения: 1. Все утонченные распознают друг друга; 2. Панцирные не распознают утонченных. Теперь Лафкадио припоминал все это и, поскольку по натуре был из тех, кто согласен играть во что угодно, улыбнулся. Протос продолжал:

– А все-таки удачно получилось, что в тот день там оказался я, да? Оно, пожалуй, и не совсем случайно оказался. Люблю наблюдать за новичками: у них воображение, предприимчивость, щегольство… Только все вы чересчур уж надеетесь, что обойдетесь без чужих советов. В вашей работе надо очень много поправить, мальчик мой. Кто же надевает такой горшок, когда идет на дело? Заказная вещь с адресом мастера – недели бы не прошло, вас бы на этом взяли. Но я старых друзей не бросаю, что и доказал. Знаете ли вы, Кадио, что очень мне полюбились? Я всегда думал, что из вас выйдет толк. Вы были такой красавчик – от женщин вам не было бы отказа, а заодно, это все пустяки, можно было бы и мужчин шантажировать. Как я был рад, когда наконец что-то о вас услышал, узнал, что вы в Италии! Честное слово! Прямо не терпелось узнать, как вы поживали с тех пор, как мы встречались у нашей бывшей… А знаете, вы еще и теперь ничего. У этой Каролы губа не дура!

Раздражение Лафкадио становилось все очевидней, как и его усилия раздражение скрыть; все это очень забавляло Протоса, который притворялся, что ничего не замечает. Он вынул из жилетного кармана маленький кожаный кружок и стал его рассматривать:

– Чистая работа? Да?

Лафкадио хотелось его задушить; он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Протос насмехался дальше:

– Маленькая услуга! Стоит шести тысяч франков? Кстати, не скажете мне, почему вы их не хапнули?

Лафкадио подскочил:

– Вы меня вором считаете?

– Послушайте, мальчик мой, – невозмутимо продолжал Протос, – я не очень люблю любителей, скажу вам сразу и прямо. А кроме того, со мной не надо ни петушиться, ни разыгрывать дурачка. У вас, безусловно, есть способности, блестящие способности, но…

– Перестаньте смеяться, – перебил Лафкадио, не в силах больше сдерживать гнев. – К чему вы клоните? Я поступил как школьник; думаете, я нуждаюсь в том, чтобы мне это объясняли? Да, у вас есть оружие против меня; я не хочу углубляться, благоразумно ли для вас самих им пользоваться. Вы хотите, чтобы я купил этот кожаный кружок. Так говорите прямо! Перестаньте улыбаться и так смотреть на меня. Вам нужны деньги. Сколько?

Он говорил так смело, что Протос даже отступил на полшага назад, но тотчас опомнился.

– Хорош, хорош! – сказал он. – Что я вам сказал неприятного? Мы говорим спокойно, по-дружески. Нечего лезть в бутылку. Вы, Кадио, право, помолодели.

Но Лафкадио вздрогнул и отскочил от него, потому что Протос легонько погладил ему руку.

– Сядемте, – сказал Протос, – так удобнее разговаривать.

Он сел у занавески в коридор, а ноги положил на другой диван.

Лафкадио подумал, что Протос хочет перегородить ему выход. Он, конечно, вооружен. У Лафкадио при себе никакого оружия не было. В рукопашной борьбе, сообразил он, конечно, тот будет сильнее. Да если ему на мгновенье и пришло в голову бежать, им уже овладевало любопытство – страстное любопытство, которое ничто, даже опасность для жизни, никогда не могло одолеть. Он сел.

– Деньги? Тьфу на них! – сказал Протос. Он вынул сигару из футляра и предложил Лафкадио; тот отказался. – Вам дым, случайно, не мешает? Ну так слушайте. – Он несколько раз пыхнул сигарой и прехладнокровно продолжал:

– Нет-нет, Лафкадио, друг мой, не деньги мне от вас нужны, а послушание. Вы, мальчик мой (простите за откровенность), кажется, не совсем хорошо понимаете свое положение. А надо осмелиться взглянуть на вещи прямо; позвольте, я вам в этом помогу.

Итак: некий молодой человек захотел вырваться из стесняющих нас социальных рамок – симпатичный, даже как раз из таких, каких я особенно люблю: наивный, грациозно-импульсивный, – ведь он, я полагаю, заранее ничего особенно не рассчитывал… Я помню, Кадио, как вы когда-то щелкали цифры как орешки, но совершенно не желали подсчитывать собственные расходы… Короче, порядки панцирных вам противны; кто хочет, пусть этому удивляется. Но вот что удивляет меня: каким образом столь умный человек, как вы, Кадио, мог подумать, что можно запросто выпрыгнуть из одного общества и не попасть тотчас в другое или что любое общество может обойтись без законов.