Подземная братва

Короткий коридор привел в огромную трубу трехметрового диаметра. Судя по отсутствию труб и кабелей электропитания, это, скорее всего, резервный коллектор. Или воздушный канал. А это уже любопытно. Он свернул направо и побежал по гулкому железобетону. Любые коллекторы или воздушные каналы должны выходить к шахтным стволам. Туда он, собственно, и прибежал – к большому колодцу, сложенному из монументальных чугунных колец. Настолько большому, что свет от фонаря не добивал до дальней стены, а только возил по ней полосатыми бликами. Лестница в духе пожарной, снабженная стальными площадками, висела на скобах, вмурованных в стыки колец. И самое смешное, что уходила она не только вверх, но и вниз! Это что – подземный небоскреб?

Максимов не помнил, как долго карабкался по этой чертовой лестнице. Время свернулось в трубочку, тихо уснуло. Перекладины злобно хрустели. Банда шла по ложному пути – иначе давно бы вылупились из трубы и устроили соревнования по стрельбе. Он добрался до ближайшей черной ниши, перепрыгнул в хаотичное царство всевозможных труб, побрел в первую попавшуюся щель…

Квадратный тоннель два на два метра. Пол залит бетонной стяжкой, сливные вентили, заслонки… Трубы малого диаметра холодного водоснабжения, огромные горячие трубы, узкие вентшахты через равные расстояния… Отвороты, развилки… Меньше всего он смыслил в хитросплетениях городских коммуникаций. И в колодец последний раз попадал в детстве, когда нырял за провалившимся котенком. В состоянии легкого нокаута Максимов брел по коридорам, уводящим в сторону от колодца, и с изумлением обозревал реалии нового мира. Фонарь здесь был уже не актуален: поверху тянулись вереницы сцепленных проводами грязно-молочных плафонов. Лампочки тусклые, ватт на двадцать, но лучше, чем кромешный мрак! Значит, люди изредка сюда приходят…

В подземелье никого не было. Изогнутые коридоры, бесчисленные переходы, низкие галереи с бетонными колоннами. Серые стены, ржавые подтеки и фигурные разводы, будто контуры материков, километры труб, укутанных тепловой изоляцией, ржавые кронштейны с пучками кабелей, провода в резиновой оплетке, огромные черные решетки над головой, проваренные по всему периметру профиля. Снова трубы, трубы, чугунные муфты, вентили, задвижки, переходники… Перспективы – одуреть! В один момент ему показалось, что он движется по кругу, регулярно выходя к одному и тому же месту, и в следующий момент страшно перепугался, что начинает сходить с ума. Перед глазами все поплыло, ноги налились свинцовой тяжестью. Обострилось все, что раньше удавалось загонять внутрь: голод, жажда, ломота в суставах и на содранных участках тела. Движения давались с таким трудом, словно он поднимался в гору. Мысли путались и заворачивались хитроумными узлами. Его бросало то в жар, то в холод, но не по вине организма: холодные коридоры со сквозняками чередовались участками, где вдоль и поперек плелись горячие трубы, а стены обильно увешивал конденсат…

Максимов упал под теплую трубу, завернутую в стекловату, свернулся калачиком, используя в качестве подушки плечо, машинально оттянул рукав, глянул на часы. Четыре двадцать пять. Полдня он колобродит, как сказал бы фантаст, по «нижнему миру», а такое ощущение, что резиновую, нескончаемую неделю… Циферблат вертелся перед глазами, превращался в закрученную спираль, цифры и стрелки сливались в разогнанную крупье рулетку. Он уснул, не издав ни звука, а может, провалился в обморок…

Благодаря звериной усталости сны ему не снились. На выходе из беспамятства, выгребая, будто ныряльщик, с илистого дна на мутную гладь, вспомнил все и ухватился за соломинку: а вдруг приснилось? Но, открыв глаза, обнаружил перед собой клочковатую стекловату и застонал от бессилия. Угораздило же в сорок-то неполных лет…

Он взмок до нитки, пока спал. Рубашка под теплой курткой прилипла к телу, волосы превратились в мокрые сосульки. Состояние убийственное. Во рту – сушняк, как после долгого и трудного запоя. Вестибулярный аппарат практически отключен. Телесные повреждения горько ныли и взывали обратиться к медицине. Голод – нечеловеческий.

Превозмогая судорогу, вытянул руку и снова посмотрел на часы. Четыре двадцать пять. Это как? Нехорошо закололо в груди. Что бы это значило? Приложил часы к уху – тикали. Он проспал двенадцать часов? Или двадцать четыре? А что сейчас в большом мире: день, ночь? Не может быть!

Под черепом активно застучали молоточки. Он сжал виски и заставил себя думать. Да хоть обдумайся! Продолжают ли бандиты караулить дичь? Маринка наверху психует. Коллеги озадачены. Спасатели пробились с матерками в тоннель и ломают головы: что дальше? (Уж проще в городе найти человека, чем под городом.) А бандиты, если умные, давно подчистили свои пыточные и «складские» помещения и чувствуют себя в полном «шоколаде». А может, и не в полном – ведь главарь определенно уверен, что Максимов узнал его по голосу. И в голову не придет, что Максимова пробил старческий склероз… Или придет?