Подземная Москва

Женщина средних лет и отличной мускулатуры, увязанная в платок так, что видны были только ее глаза, вышла в этот момент из подъезда дома и без лишних разговоров на тему о пролитом молоке ухватила бидон, обратившийся в ее руках в довольно увесистое оружие. Тогда полетели веревки, связки свечей, окорок, который также должен был спуститься в подземный Кремль, шляпа археолога, за шляпой — сам археолог, вывалянный в сметане, точно шницель, приготовленный к жаркому. Поднявшись в таком виде по лестнице, незадачливые путники были встречены человеком с пронзительными глазами, стоявшим на самом верху лестницы возле опрокинутой ванны в позе Бонапарта перед сражением, акушеркой Сашкиной, дамой весьма почтенной по годам, общественному положению и удельному весу, а также гражданкой Оболенской, плакавшей слезами оскорбленной невинности. Завидев осметаненного археолога, гражданка Оболенская заявила человеку с пронзительными глазами — как после выяснилось, Вово из «буржуазного ряда» на Сухаревском рынке — приблизительно следующее:

— Я — женщина больная и нервная и к тому же беременная. Это может подтвердить Анна Петровна и письменное удостоверение…

Акушерка Сашкина сказала густым, как карболка, басом: .

— Я подтверждаю…

— Вот видите! — угрожающе отнесся Вово к археологу.

Баба-молочница соболезнующе присоветовала снизу:

— А ты его за бороду да в милицию… Все они, подлецы, одинаковы: улестить — улестят, а добился своего — ищи про гроб своей жизни…

— Княгиня, — сказал Вово, — вы мне позволите пгоучить этого человека, как мы учили в добгое стагое вгемя людей, забывающих о погядочности?

С гражданкой Оболенской становилось дурно. Вово вплотную шагнул к присевшему на ванну Ма-мочкину.

— Милостивый госудагь, хотя по вашим поступкам вы и не заслуживаете такого обгащения. Вам известно последнее гаспогяжение Моссовета о том, что все когидо-гы, убогные и кухни должны быть свободны для пгохода честных ггаждан, а не завалены всякой гухлядью? Я вас спгашиваю, как погядочный человек погядочного человека: известно вам такое постановление?

— Нет, неизвестно! — растерялся археолог.

— В таком случае потгудитесь в течение двух часов убгать все эти ванны, кислые сундуки с подозгительными костями ваших пегвобытных годственников, вот этот комод и гагдегоб.

— Хорошо, — не своим голосом согласился археолог, — но дело в том, что к десяти часам…

— Никаких десяти часов! — взвизгнула «барыня Брандадым».

— Вы убегете эту гухлядь немедленно! — наступал Вово. — Тем более, — добавил он с усмешкой, — вам, кажется, необходима ванна.

Так было выиграно необходимое концессионерам время. Особенно много возни было с гардеробом, и, если бы не молочница, весьма разочаровавшаяся в трагедии на Никитской и даже открыто вставшая на сторону археолога, — исполнение постановления Моссовета затянулось бы до утра. Ее крепкие руки ухватывали ванны, сунду ки, какие-то ржавые картонки с сапогами и шляпами так же легко, как малых ребят; археолог наскоро смывал сметану, товарищ Боб в это время мчался на Красную площадь, чтобы задержать поджидавших рабочих.

Археолог вышел из дома только в первом часу ночи. На нем был серый летний пиджачишко, лопнувший в подмышках и засаленный вчерашней яичницей, несуразные охотничьи сапоги, подвязанные под самые ляжки.

Он пошел по Никитской спотыкающейся походкой очень торопящегося человека, не примечая, что вслед за ним подвигаются две тени под черным раскрытым зонтом.

В то же время, взобравшись на Лобное место, Дротов, Кухаренко и Сиволобчик улеглись на каменном полу, приготовясь ждать со всем тем терпением, с каким умеет ожидать только русский человек.

ГЛАВА ДВЕВАДЦАТАЯ . ЦВЕТОК, БРОШЕННЫЙ ВЕТРУ…

За Кремлем горели желтые полотна заката. Черные шпили церквей и колоколен на желтом выступали как четкий, прекрасный рисунок чернью на матовом золоте.

— Красота! — сказал Дротов. — Хоть и не наша, не новая, а все же красота!