Подземная Москва

— Э, милый, — просто отвечал Дротов, — нам ли бояться земли?.. Да и поздно об этом раздумывать… Итак, товарищи, не забыть: мотыги, фонари, пару топоров, хорошо бы отыскать хоть один лом. Мамочкин, товарищ Боб да нас трое… Я думаю справимся .. Я бы сказал: мы должны справиться.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ НА СТУПЕНЬКАХ ЛОБНОГОМЕСТА

Часам к девяти вечера, когда Москва уже остывает от торопливого делового дня, когда по Ильинке, по Никольской, по Варварке, гомонившим еще часа два назад советским людом, с портфелями, в которых булки с колбасой, женины ботинки в починку и половинка портвейна на сон грядущий, — редко увидишь пешехода, да и тот, пожалуй жулик; когда в черных чанах, вонявших целый день свинцовым асфальтом, — беспризорные, озираясь на «снегиря», прицеливаются устроиться на ночь; а по площади, упершейся в красное на закате небо шпилями Спасской и Василил Блаженного, прорвет засыпающую тишину редкий лихач, и цокот подрезиненных его копыт откликнется далеким барабаном, — к Лобному месту подошли три человека и присели на ступеньках Они были в валяных сапогах, с мешками, из мешков торчали рукоятки топоров, в руках — лопаты, у переднего — лом.

— Обождем, — сказал Дротов.

— Обождем! — отвечали двое. Кухаренко меланхолически добавил:

— Пойтить махорки поискать што ли? Под землей без табаку сдохнешь…

— И то верно! — степенно согласился Дротов. Поищи товарищ…

Когда он ушел Сиволобчик нервно спросил:

— Скажи ты, Арсен, на милость… Для чего мы втесались в эту штуку? Есть ли что под землей, нет ли — неизвестно! А если и было — библиотека вся истлела, а золото цари порастаскали… А ты — лезь, да добро бы еще заставляли, а то по своей воле.

— Верно, Семен, по своей воле… Многое мы сделали по своей воле, потому что верили… С верой все можно сделать… Попы верой горы двигали. Мы верой государство двинули. Уж л и подземного Кремля не отыщем?.. Ты говоришь, есть ли что под землей? А я тебе говорю— есть. Есть, браток!.. Вороны из-за границы зачем прилетели? Задаром, думаешь? Подземную конку в Москве строить! Держи шире! Когда голодали мы — дали нам из-за границы хушь один завалящий фунт дали, тебя спрашивают?.. То-то и оно!.. А как поправились — во все полезли. За углем — пожалте нам концессии!.. За золотом — пожалте, мы ручку приложим!.. Почешут нас эти ручки… Так и тут… По старой пословице: гром не грянет — мужик не перекрестится. Теперь, браток, зевать не приходится… Мы не полезем — они полезут если уж не влезли…

Из темноты, мешковато надвинулся Кухаренко сказал:

— Нашел полфунта, хватит… Присел, закурил. —

В этот момент мимо во второй раз прошла подхрамы-вающая женщина в кацавейке, когда-то бархатной, в шляпке с пером неизвестной, подъеденной молью птицы и с ридикюлем. Присмотревшись к ней поближе, знающий человек тотчас признал бы «барыню Брандадым», избравшую для вечерней прогулки столь отдаленное место, очевидно, неспроста. Она повертелась подле рабочих спросила тем мармеладным голоском, каким, по ее мнению, и следовало разговаривать со «всеми этими гражданами»…

— А что, граждане милые, дальние вы будете аль нет?

— А дальние, — безразлично отвечал Кухаренко.

— То-то я гляжу, как будто не наши, не московские… Мамочкина дожидаетесь, Павла Петровича?

— Это ты точно… Мамочкина.

— И я вот Павла Петровича жду да что-то запропастился… Полезете-то когда? Сегодня аль нет?

Дротов внимательно посмотрел на любопытное птичье перо, однако простодушно ответил:

— Должно, сегодня… Вишь, с лопатами… А ты откуда знаешь?

— Сестра я ему… Боязно за брата, вот и пришла. Так, значит, сегодня, в котором же часу?

— Говорили — в десять.

— Ну-ну… В десять так в десять… Счастливо оставаться, граждане милые…