Подземные дворцы Кощея

Грузная супруга Потапыча влезла в комнату, сшибая табуреты, — принесла который уже за день самовар.

— Кажись, бунт совсем уняли, — радостно сообщила она. — Слава те, господи! Уже бьют Бочкаревых.

Все начали креститься как по команде. Я крестился дольше всех. Выходить «во двор» еще было рано, и нас с малышней не пустили, да и мужики пока оставались в доме.

Аглая Петровна зажгла от лучины две керосиновые лампы — одну на столе, другую висячую, обе под простыми стеклами. Мы с Засекиным умели определять достаток и самочувствие хозяев по виду ламп. В домах побогаче керосинки были с фарфорово-зелеными или с молочно-белыми пузырями…

Потапыч сходил на второй этаж и с благоговением принес старинную икону Казанской богоматери, похожую на темную доску с серебряной фольгой вокруг неясного рисунка лица и фигуры.

— Побожись, Егорушко, — светлым тоном произнес он. — Побожись перед ликом богородицы, что не подручник ты Прокла Никодимыча, что не принес ты на себе или в себе ворованное. Да и покончим с этим делом раз и навсегда.

Егор сполз с лавки, встал на колени. Над линией стола — кругляши вытаращенных глаз. От иконной фольги, как от зеркала, свет бил ему в лицо, даже грязь в морщинах была видна. Он хотел перекреститься, но стукнулся локтем о лавку и заплакал.

— Почто испугался, Егорушко? — спросил Потапыч. — Душа не дает клятвопреступничать?

И тот начал биться лбом о край стола. В Чернецком уезде почему-то многие имели склонность к разбиванию лбов — если не чужих, так своих… Егорушкин лоб спасали сначала уговорами, а потом налили чаю и церковного винца — на выбор. Он выбрал винцо и признался, что Прокл доверил ему нести вещи до села.

— Какие вещи? — спросил Засекин. — Может, котомками поменялись?

— Поменялись…

— И где же теперь Проклова котомка?

— Ась?

— Куда ты спрятал котомку Прокла? — закричал ему в ухо Засекин.

— Положил в горенке для гостей, в избе Матвея Африканыча…

— Как положил? Просто положил?!

— Ну да. В месте, где его постель.

— А что дальше? — закричал вне себя управляющий. — Ну что, что?

— Сам Матвей Африканыч ее и забрал.

— Как забрал?

— Сказал, что у него пропал серебряный подсвечник, и все котомки забрал на проверку. Потом вернул.

Все молчали, потом управляющий нервно воскликнул:

— Ерунда какая-то! Если Бочкарев выудил нужное из котомки, то для чего красногорских пытал? Ведь он о том же вас спрашивал? О золоте и деньгах Прокла Никодимыча?!

— Ну да, спрашивал… его приказчики спрашивали. Особливо Чернуха…

Засекин стукнул по столу ладонью — звякнули ложечки в стаканах, и пламя на фитиле выстрелило копотью.

— Всем молчать! — И Егору: — В котомке ничего ценного не было, потому и продолжали искать. Откуда Матвей Африканыч мог узнать, что ты и есть пособник Прокла?

— Дак я же сказал! Когда всех начали битьем донимать, я и сказал, слово, данное покойнику, нарушил…

— Замкнутый круг, — пробормотал Засекин.

— Как я устал! — неожиданно пожаловался управляющий.

Я сидел, никому не мешая, как и велел Засекин, а тут будто вожжа под хвост:

— А если Егор тоже сглотнул?

Тот вроде глухой был, а тут вздрогнул без переспрашивания.

— Может, и на самом деле в животе что-то прячешь? — спросил Потапыч. — Потому тебя и хотели распороть? Потому и божиться не смог перед Казанской богоматерью? Нехорошо, Егорушко. От нас-то чего таиться?

Егор принялся со слезами на глазах убеждать, что не глотал ни золота, ни другого добра. Но от иконы отворачивался, и ему не поверили.

— У Феохарий глаз острый, — сказал Засекин со всей серьезностью. — Что болото, что кишки — видит насквозь.

Егор оторопело посмотрел на меня и отодвинулся.

— Ну да, вижу, — обрадовался я словам Засекина. — В нем золотишко!

— Ну, ну, смелей, Егорушко! — подтолкнул словами Потапыч. — Тут такие мозговитые собрались, не увернешься.

И Егор во второй раз за вечер заплакал.

— Пусть заступники придут… Заступникам все скажу, вам нет…

Помолчали, прислушиваясь к сморканиям мужичонки.

— Дожили! — проговорил тихо управляющий. — Дошли до ручки, дальше некуда. Это же какое недоверие у них к нам!

— Ваша правда, Олег Куприянович, — тяжко вздохнул Потапыч. — В народе большое недоверие к властям. И почто так? Вроде бы благоденствуем, ни с турком, ни с японцем не воюем, и триста лет дому Романовых уже стукнуло, вон как хорошо именины справили…

Все посмотрели на Засекина — что он скажет? А тот пожал плечами и кивнул в мою сторону.

— Феохарий на любой вопрос ответит, покуда чистая душа и грамоты не знает. Вы ведь привыкли к народу во всем примеряться. А пока Феохарий неграмотный, он тоже — народ.

XI