Подземные (Из романа «На дороге»)

Как будто еще недостаточно это был день той ночи с великой пьянкой Джоунза, которая стала ночью когда я выпрыгнул из такси Марду и бросил ее псам войны — человек войны Юрий сражается против человека Лео, каждый из них. — Начинаясь, Бромберг звонит по телефону и собирает подарки на день рождения и собирается ехать автобусом чтоб успеть на старый 151-й в 4.47 до города, Сэнд везет нас (в самом деле жалкий удел) к автобусной остановке, где мы пропускаем по быстрой в баре через дорогу пока Марду теперь уже ей стыдно не только за себя но и за меня тоже остается на заднем сиденье в машине (хоть и выдохшаяся) но при свете дня, пытаясь подремать — на самом деле пытаясь придумать себе выход из той западни из которой только я мог помочь ей выбраться если б мне дали еще один шанс в баре, преходяще изумленный, я вынужден выслушивать Бромберга продолжающего себе громогласно громыхать болботать свои соображения об искусстве и литературе и даже фактически ей-Богу анекдоты про гомиков пока хмурые фермеры долины Санта-Клара наливались у поручней, у Бромберга нет даже никакого понятия о своем фантастическом воздействии на обыкновенных — а Сэнду по кайфу, сам он тоже в действительности шиза — но это несущественные детали. — Я выхожу сообщить Марду что мы решили ехать следующим поездом чтобы пока вернуться в дом забрать забытый там пакет что для нее не больше чем еще один наворот тщеты и суеты она принимает эту новость официально сжатыми губами — ах любовь моя и утраченная моя заветная (старомодное слово) — если б я знал тогда то что знаю сейчас, вместо того чтобы возвращаться в бар, дальше трепаться, и вместо того чтобы смотреть на нее обиженными глазами, и т. д., и позволить ей лежать там в блеклом море времени заброшенной и неутешенной и непрощенной за грех моря времени я влез бы внутрь и сел бы с нею, взял бы ее за руку, обещал бы свою жизнь и защиту — "Потому что я люблю тебя и нет никакой причины" — но тогда будучи далек от того чтобы полностью успешно осознать эту любовь, я все еще пребывал в процессе размышления я выкарабкивался из собственного сомнения по ее поводу — но вот пришел поезд, наконец-то, 153-й в 5.31 после всех наших проволочек, мы сели, и поехали в город сквозь Южный Сан-Франциско и мимо моего дома, лицом друг к другу на сиденьях купе, проезжая громадные верфи в Бэйшо и я ликующе (пытаясь быть ликующим) показываю товарный вагон рывком поданный под бункеровку и видно как вдали вздрагивает загрузочная воронка, ух — но большую часть времени блекло сижу под перекрестными взглядами и выдавливаю из себя, в конце концов: "Я действительно чувствую что должно быть спиваюсь аж нос краснеет" — первое же что я мог придумать и сказать чтоб облегчить давление того о чем мне на самом деле хотелось рыдать — но в главном все втроем мы действительно печальны, едем вместе на поезде к веселухе, к кошмару, к неизбежной водородной бомбе.

— Сказав наконец Остину адью на каком-то кишащем перекрестке на Маркете где мы с Марду бродили в огромных печальных угрюмых толпах в смятенной массе, как будто вдруг потерялись в действительном физическом проявлении умственного состояния в котором были с нею вместе вот уже два месяца, не держась даже за руки а я озабоченно прокладывал путь через толпы (с тем чтобы выбраться побыстрее, терпеть не могу) но на самом деле поскольку был слишком «задет» чтобы держать ее за руку и вспоминая (теперь с большой болью) ее обычное требование чтобы я не обнимал ее на улице или люди подумают что она шлюха — закончившись, ярким потерянным грустным днем вниз по Прайс-Стрит (О обреченная Прайс-Стрит) к Небесному Переулку, среди детей, молодых симпатичных мексиканских лапочек причем при виде каждой я вынужден был говорить самому себе с презрением "Ах они почти все без исключения лучше Марду, мне надо лишь подснять одну из них… но О, но О" — ни она ни я много не говорили, и такая досада в ее глазах что в первоначальном месте где я видел эту индейскую теплоту которая в самом начале подвигла меня на то чтобы сказать ей, в одну из счастливых ночей при свече: "Милая то что я вижу в твоих глазах это вся жизнь наполненная любовным расположением не только от индианки в тебе но поскольку ты отчасти негритянка то неким образом ты первая, сущностная женщина, и следовательно самая, самая первоначально самая полно любовная и материнская" — там теперь и досада тоже, некая утраченная американская примесь и настроение с нею вместе — "Эдем в Африке", прибавил я как-то раз — но сейчас в моей обиде ненависть оборачивается другой стороной и вот спускаясь по Прайсу с нею всякий раз как вижу мексиканскую девку или негритянку я говорю себе: "бляди," все они одинаковы, всегда пытаются обдурить и ограбить тебя — припоминая все свои отношения с ними в прошлом — Марду ощущающая эти волны враждебности от меня и молчаливая.