Подземный корабль

Так, укрывшись в своей норе, просуществовал сорок лет и Матвей Лотов. У него было доброе лицо и кроткие прозрачные глаза. Матвей научился отгораживаться от жизни и выработал себе свод законов. Часто он объяснял мне: "Есть признаки, по которым я в этой долбаной стране всегда смогу узнать своих". "Кто такие "свои"?" — спрашивал я. "Это люди, с которыми я говорю на одном языке". Узок был круг "своих", и за его пределами темными неправедными тропами бродили "они". Наиболее злокозненные "они" были Власть, Армия, Милиция и вообще все люди в форме. Даже на контролеров в электричке Матвей взирал как мученик на нечестивцев.

Другие "они" существовали только для того, чтобы Лотов мог смотреть на их мир издали, осуждать его и от него отрекаться. Любой успех в жизни был для него чем-то подозрительным. К людям, его добивавшимся, Матвей относился с мягкой иронией, словно они нарушили некие принятые среди порядочных людей правила — например, недоплачивали за себя, сидя с компанией в ресторане.

Я, кстати, с ним почти подружился. Печальный, общительный, иногда остроумный, Матвей Лотов оказался единственным, кто хоть как-то интересовался моей здесь деятельностью. "Не стоит мелочиться, — объяснял он мне. — Надо выходить на международный уровень, пусть Биллы Гейтсы станут нашими инвесторами, а не отечественные жулики". Мне не очень-то верилось в успех, но я решил — пусть Матвей попробует.

Мы договорились, что он порыщет по фондам и организациям, которые сотрудничают с Россией. В Интернете я ему накопал целый список. Матвей еще добавил, что знаком с человеком, который возглавляет "Путь Рюрика" — некоммерческую культурную ассоциацию по связям с Северной Европой. Звали его Ольгин-Ляндре, раз пять он то эмигрировал из России, то возвращался. Лотов смешно мне его описал как пафосного пьющего придурка. Что ж, тогда этому Рюрику можно вообще не звонить, а с остальными, надеюсь, тебе, Матвей, повезет больше.

Две недели спустя я решил узнать результаты. Мне с готовностью было рассказано, что Ольгин-Ляндре, конечно, в очередной раз повел себя как последний мудила.

— Матвей! — сказал я ему. — Ты разве не понял: не надо было тратить время, чтобы его номер набирать.

— Не надо было, — сказал он со вздохом и укоризненно посмотрел на меня прозрачными глазами.

А секунду спустя я вот что узнал! Оказывается, кроме Ляндре, он за четырнадцать дней вообще никому не позвонил!

— Матвей! — сказал я ему. — Мы же договорились, тебе надо было позвонить по двадцати разным телефонам.

На лице его появилось ужасное, несчастное выражение.

— Надо было, — сказал он тихо.

Я понял, если я ему сейчас скажу: "Матвей, или ты будешь работать, или я немедленно добьюсь твоего увольнения", — он возьмет свою сумку с давно порванной и плохо зашитой лямкой и пойдет прочь, зная, что лишается последней копейки — но все равно никуда звонить не будет. Он мог общаться только с Ляндре. Тот, пусть ничтожный и жалкий, все-таки относился к категории "своих". Они еще десять лет назад вместе водку пили, он этого Ольгина-Ляндре пьяного до дому доводил…

Если грустный Матвей целыми днями слонялся по коридорам, гостил в чужих кабинетах и решительно нельзя было понять, на что он тратит день, то каждый раз, когда я видел Викторию, она спешила на встречу, или со встречи возвращалась, или, прижав к уху мобильник, на неплохом английском вела переговоры с какими-то Полой, Джессикой или Анри-Франсуа. Именно Виктория устраивала в Центре выставки, круглые столы и встречи с журналистами. На западный грант три раза в год она выпускала альманах под названием "Вызовы мира неагрессивности". Дурацкое это название стояло колом у меня в мозгу, пока, наконец, я автоматически не переложил его на английский язык, и получилось "The Challenges of Non-Aggressive World" — вполне ясно и складно.

Я открываю один из номеров альманаха, и мне сразу предлагают обширную переводную статью: "Великое Кавказское освобождение". Ее сочинитель — лейденский политолог с академическим званием. Он уверяет, что к 2005 году все народы Северного Кавказа разрушат опутанные колючей проволокой стены Кремлевской империи, чтобы создать новое независимое государство — Кавказскую конфедерацию. Дотошно изучая будущие сражения самой справедливой из антиколониальных войн, голландец разворачивает три будущих фронта: Краснодарский, Ставропольский, а также отчего-то — Ярославский и с энтузиазмом предсказывает потрясения, от которых бы смутился даже Сталин.