Подземный меридиан

Земля чтит свою историю, бережно её хранит. Да-а, хранит, — проговорил академик, задумываясь. — Нельзя понять и вполне оценить настоящее, не зная истории. Я далек от идеологических прений, которые теперь вновь, как в двадцатых годах, оживляются в умах интеллигенции, но скажу вам так, молодой человек: самые опасные из наших противников те, кто на прошлое руку подымает. Вот поживете с мое* убедитесь в этом. — Он опустил над коленями белую, испещренную синими прожилками голову, но тут же, словно спохватившись, вновь обратился к Андрею: — Да вы не Каиров ли?

— Нет, не Каиров, — в замешательстве ответил Андрей. — Но я приехал сюда вместе с ним, мы рукопись вам привезли.

— Рукопись? — оживился Терпиморев. — Я прочитал её. И написал отзыв. Вам его показывал Каиров?

— Нет ещё, но покажет. Мы с ним книгу написали.

— Книгу написали? — сникшим, глуховатым баском спросил академик. Правая бровь его вскинулась вверх, сморщив кожу на лбу. В глазах отразилось игриво–наивное удивление.

— Так вдвоем и писали?.. Он одну страницу, вы другую?

— Писал я, а Борис Фомич обрабатывал, — проговорил Андрей простодушно. И тотчас понял, что не следовало говорить так академику, потому что в таком способе писания книги есть, наверное, что–то запретное, неприличное. Но, к радости Андрея, академик не торопился высказывать своего суждения — он повернулся к нему и смотрел на него так, будто встретились они впервые, и Андрей не видел в его глазах ни строгости, ни осуждения.

— Так, так, так, — услышал наконец Самарин раздумчивый голос академика. — Понимаю. Как вас зовут–то?

— Андрей.

— А по батюшке?

— Ильич.

— Андрей Ильич, вот так… приятно, знаете, познакомиться. Рад встрече, очень рад. Вот и пользу сразу извлеку. Скажите–ка мне, коллега…

Академик хотел приблизиться к Самарину и для этого дернул корму лодки, но корма намертво всосалась в песок. Старик лишь пересел на её край и, весь увлекшись темой предстоящего разговора, повторил свой вопрос:

— Скажите–ка мне, коллега, зачем вам понадобились дублирующиеся устройства в арифметическом узле? Ведь эдак вы быстродействие снижаете, а?

— Из соображений надежности, Петр Петрович. Машину могут в шахте установить, в руднике… Там сырость, пыль… Надежность большая нужна.

— Экая моя голова! — стукнул себя по лбу академик. — Как же я об этом–то не подумал! Старик положил Андрею руки на плечи, с минуту серьезно, сосредоточенно смотрел ему в глаза.

— Рад, очень рад встрече, — повторил он. — А теперь пойдемте есть уху. Приглашаю вас в гости.

«Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Как просто и как удивительно верно выразил древний мудрец главную примету человеческих отношений. И как это я раньше не придавал значения этой мудрости?» — спрашивал себя академик Терпиморев, гуляя по саду в то время, когда Соловьев, Самарин и Каиров тут же в саду на летней чугунной печке доканчивали приготовлять уху. Академик останавливался, поглядывал то на своего помощника Соловьева, то н а его друга Каирова, с раздражением всплескивал руками и вновь начинал делать круги по саду. «Они даже и внешне походят друг на друга, у них даже интонация в разговоре одна и та же», — продолжал удивляться сходству Соловьева и Каирова. С грустной улыбкой Терпиморев подумал: «Не братья ли они?»

Старик был потрясен и взволнован открывшимся ему обманом. «Ну ладно, Каиров обманывает этого доверчивого молодца, — посматривал он на Самарина, — такие примеры в ученом мире теперь бывают, но Соловьев–то, Соловьев–то!..» При этой мысли академик задыхался от злобы. Он вспоминал других протеже Соловьева, а их было множество. Их тоже вот так же ловко, между делом, подсовывал ему Соловьев и сам при этом всегда оставался в стороне, будто за дело болеет, только за дело. «Неужели все они… вот так же… как этот Каиров?.. Ведь как его расписал Соловьев: электроник! подвижник! светлейшая голова в институте!.. А он, эта светлейшая голова, чужую работу себе присваивает».

Но тут академик нажимал на незримые тормоза в своих домыслах: погоди делать скоропалительные выводы, сначала выясни, и тогда уж…

— Ну что там, ребята, скоро вы? — кричал он через сад кашеварам.

Соловьев весело объявил:

— Готова, Петр Петрович!

Он фамильярно махнул академику ложкой: пожалуйте, мол, к столу. И Терпиморев, продолжая свой внутренний невеселый монолог, неторопливо направился через сад к столу, над которым поднимался пар от стерляжьей ухи.

Соловьев наливал Терпимореву в большую деревянную чашку, наливал и приговаривал:

— Добыл Петр Петрович стерлядки в море своими руками, сейчас мы и по чарочке за здоровье рыбака… А ну, Борис Фомич, — он обращался уже к Каирову, — доставай–ка из–под яблони бутылочку!