Подземный меридиан

Маша два дня после трагического события в доме Бариновых лежала в лихорадке, у нее была температура и озноб. Она только сегодня утром поднялась на ноги и хотя весь день бродила по квартире, но все ещё чувствовала во всем теле слабость.

— Пока вы болеете, Перевощиков не уйдет от вас, — сказал Андрей.

— Мне нравится ваш Перевощиков. Его хочется пожалеть.

— Жалость оскорбляет человека.

— Зачем же вы придумали его? Ведь это вы такого мне представили.

— Перевощиков несчастен, страдает, но он не нуждается ни в милостях, ни в жалости.

«Я ведь знаю тебя, ты на речи–то не горазд», — вспомнил он разговор с Пивнем. — Правду, правду говорил мне Костя. В сущности, я ничего ей не сказал — то ли момента удобного не было, то ли не решался. Но зато сегодня, сейчас я все ей выложу. Не уйду, пока не добьюсь ответа».

Мария опытным, чутким сердцем улавливала в нем эту борьбу с самим собой, каким–то непостижимым образом угадывала ход его мыслей и шла ему навстречу, сама проникалась желанием разрядить возникшую между ними атмосферу.

— Скажите вы своему Перевощикову, — заговорила она тихо, но в то же время серьезно и значительно, — дочери Мельпомены издалека только так красивы и привлекательны, но вид их обманчив. Они капризны и вздорны. И, как женщины, непостоянны.

— Что бы вы ни говорили, он не поверит вам.

— Можно не верить словам… Но есть факты. Есть ужасная, жестокая действительность.

Маша решительно поднялась и отвернулась к окну. Ей эти последние слова дались нелегко. Она исторгнула их, как крик души, как признание и приговор своей собственной судьбе.

— Я все о вас знаю, — сказал Самарин, подойдя к ней и взяв её за плечи.

Маша покачала головой:

— Нет, вы ничего обо мне не знаете. Вы не знаете моего первого мужа, не знаете второго. А он… он, может быть, дурной… ужасно дурной человек! Нервы её не выдержали, она закрыла руками лицо и расплакалась. Она бы упала, если бы Андрей её не поддерживал. Она плакала о своей неудавшейся, несложившейся жизни, о разбитых надеждах, несбывшихся мечтах. Цепью горестных событий проходила перед ней её жизнь с первым мужем, разрыв со вторым, наконец, трудная судьба в искусстве…

— Ваше увлечение несерьезно, — говорила она сквозь тихие, глухие рыдания. — Вы молодой, ничего не знаете о жизни. Наконец, у меня ребенок…

Самарин взял её за плечи и повернул к себе. Мария смотрела ему в глаза и не стеснялась своих слез.

12

Шахтный поездок мчится по наклонной с одуряющим грохотом. Андрей сидит в крайнем вагончике: одной рукой он вцепился в металлический поручень, другой поддерживает сумку с приборами. По бокам мелькают одинокие огоньки. В кромешной темноте теряются серебряные нити рельсов. «Карета» раскачивается, словно утлое суденышко при большом волнении моря.

Самарин смотрит в глубину «колодца». Там, как звездочки в просветах туч, мелькают лампочки. И кажется, нет у «колодца» дна.

— Задремал! — толкает Андрей сидящего рядом Костю Пивня. — Опять ночью работал?

Полусонный Пивень походил на старичка: свесил голову над коленями, покачивался из стороны в сторону. Костя обладал непостижимой способностью дремать в любое время и в любой обстановке. Ещё два года назад, когда они только встретились, Самарину понравился московский «молчун». Со свойственной Андрею простотой, он готов был тогда же целиком вверить себя новому другу, но Костя, как казалось Самарину, не был расположен к чувствоизлиянию. Он всегда был рад Самарину, искал с ним встреч, ждал Андрея на шахте, но в обращении с Андреем был сдержан, далее немного суховат.

И только потом, много месяцев спустя, между ними установились те доверительные, чистосердечные отношения, которые и составляют святое понятие дружбы.

— Станция Бариново, — объявил машинист.

Шахтеры выскакивали из вагончиков. Пивень и Самарин, придерживая на животе сумки, влились в поток горняков. Устремились через небольшой штрек в лаву Дениса Баринова. В конце штрека засияла брешь, в которую один за другим ныряли горняки.

Заступала вторая смена из бригады Баринова — смен–то четыре, а бригадир один. Двадцать пять горняков, все отдохнувшие, с ресницами и бровями, не запорошенными ещё угольной пылью, с лицами, хранившими румянец солнечного тепла.

Завидев Пивня и Самарина, Денис кричит:

— Эй, профессора, сюда идите!

«Профессора» — так зовут их шахтеры — подходят к бригадиру. «Резиденция» у него удобная — пробитый в угольном пласте уступ и площадка, на которой укреплен щит с приборами самаринского диспетчера.

— Жаль, Бориса Фомича нет, — сказал Самарин.

Пивень взял Андрея за рукав куртки, потянул в сторону.

— Ты о Каирове тут молчок, — сказал он шепотом. — Денис этого имени слышать не может.

— Почему? — удивился Андрей.

— А потому. Полагает, что брат его Святослав по вине Каирова погиб.

— Не понимаю, — удивился Андрей.

— Чего ж тут не понимать! — горячился Пивень. — Святослав на оголенный провод наступил.

А прибора твоего не было — снял его Каиров.

— Вот как?! — проговорил Андрей. — А мне сам Каиров рассказал, что будто бы Святослав за провода электропоезда нечаянно рукой взялся. А прибор мы на следующий день в шахту отправили.