Подземный меридиан

— Напрасно! — подскочил со стула корреспондент. Размахивая блокнотом и шариковой ручкой, он почти кричал: — Чуть что — и губки надули, словно красная девица. А бороться кто будет с этим рыжим чертом?! К нему в душу надо лезть, как он к нам лезет. Ты, наоборот, елейную улыбку на рожу натяни и будто ничего не случилось, а когда и узнаешь, молчи как рыба. Пусть суетится, пусть мельтешит и карты нам раскрывает. Сейчас к нему столичные гости пришли, а тут и книга вышла, и с тобой надо объясняться. Пусть–ка он побегает, попрыгает, а мы из засады наблюдать будем да момент половчее выберем — трахнем по нему фельетоном. — Сыч подтолкнул Андрея к двери: — Иди, иди!.. — И, как только Самарин ушел, тотчас же к Бритько и Кантышеву: — Братцы, Самарин рукописный текст Каирову давал или машинопись?

— Он все рукой писал, — сказал Кантышев.

— Как оригинал достать, а? Где он — оригинал?.. Понимаете, я хочу разоблачить Каирова, фельетон написать. Но он волк матерый, голыми руками не возьмешь.

— Есть оригинал, да он у Папиашвили в сейфе лежит.

— Достать бы… А?.. — взмолился Сыч.

— Андрея надо просить.

— Ни! — Сыч поднял над головой руки. — Ни–ни!.. Самарин — увалень, он не посмеет. Вы ему — молчок. Все дело может погубить.

Тут Кантышев стукнул по коленке кулаком, поднялся во весь рост:

— Я попробую!

Он вынул из стола кипу листов, аккуратно сложил их, взял под мышку и, ничего не объяснив, вышел. Не прошло и пяти минут, как он возвратился. Протянул Сычу кипу листов.

— Но это же…

— Это и есть оригинал самаринской книги. Да ещё с пометками и вставками Каирова. Тут уж не отопрешься.

Сыч проворно сунул листы в папку, настороженно покосился на дверь:

— Но позволь, как же ты?

— Очень просто. Из стола Самарина я взял пояснения, инструкции, разные справки — их тоже писал Самарин, но в книгу они не вошли. Я попросил у Папиашвили рукопись, сказал, что по просьбе Самарина хочу вложить туда несколько страниц, которые, дескать, брал на время. Ну, тот — пожалуйста. Сам пишет, а я «вкладываю». Через минуту рукопись оказалась у меня в руках, а самаринские наброски, черновики — в папке. Он при мне же и закрыл их в сейф вместо рукописи.

— Да-а… Ну ладно, братцы. Я пошёл. А то ещё хватятся.

И уже в дверях Сыч повернулся. Сверкая глазами, сказал:

— Пусть он потом едет… з столичный институт!

Вечером того же дня Сыч стоял у двери с надписью: «Писатель Ф. А. Курган», и нажимал кнопку звонка. Тишина за дверью не нарушалась. «А что, если Курган на даче или на курорте?» — подумал Сыч. Журналист опасался, как бы не сорвался задуманный им грандиозный план. Он хотел написать о Каирове хлесткий фельетон, а затем, через несколько дней, поместить письмо группы уважаемых людей города, в котором они возмущаются поступком учёного. По замыслу Сыча, он готовит гвоздь не только номера, но и всего года.

За дверью послышались мягкие шаги по ковру. И смолкли.

— Кто там? — спросил женский голос.

— К Федору Архиповичу, скажите ему, пожалуйста…

Дверь приоткрылась. Из–за двух цепей выглянуло пунцово–красное лицо с петушиными глазками. Правый глазок приник к щели и остекленело уставился на Сыча.

— Федор Архипович принимает посетителей только в редакции областной газеты.

— Я не посетитель, то есть посетитель, но мы знакомы. Моя фамилия Сыч.

Язык поворачивался во рту, словно мельничный жернов. Петушиный глазок ждал новых доказательств права на вторжение.

— А, старик! — отозвался в глубине коридора Курган. — Аличка, проведи его в кабинет. Это Евгений Сыч, из газеты.

Квартира у Архипыча большая: окна выходят на центральный проспект, балкон — на городскую площадь. А если из окна посмотреть вдаль, то там, в дымке, увидишь панораму шахтерских поселков. В правой стороне стоят трубы металлургического завода, громоздятся матрехи–домны, а ещё правее, теряясь в мареве, маячат силуэты двух телевизионных вышек.

Архипыч сидит в кожаном старинном кресле, он только что отдыхал, говорит вяло. Сыч вспомнил оброненную кем–то фразу: «От трех до шести Архипыч отдыхает». Украдкой Женя взглянул на часы: без четверти шесть.

Гость оглядывал кабинет: книги, книги… Вместо письменного стола — конторка из красного дерева. Медный атлант держал в руке серебряный подсвечник, а выше, на столе, — портрет Антона Лободы — первооткрывателя Степнянского угольного месторождения — жил в эпоху Петра I. Ему Архипыч посвятил почти все свои исторические монографии. А недавно, на основе своих прежних книг и брошюр, написал о нем роман. Книга толстая, в двух частях. Теперь Архипыч, как говорят, пишет о Лободе третий том.

— Лободу вы, можно сказать, открыли людям, — сказал Сыч, стоя возле шкафа и листая книгу, — Ведь до вас его имя только упоминалось в справочной литературе.

— Да, уж это верно.

— У вас, как я слышал, противников немало, несовпадение точек зрения и прочее, — проговорил Сыч, соображая, как же подступить к делу, ради которого сюда пришел.

— Всякое открытие — риск и борьба, — позёвывая, отвечал Архипыч. — Пусть знает молодежь, как подвижнически благородны и сильны духом были наши деды и прадеды. Вам это полезно будет.