Поединок

Нужно написать дяде Рону. И рассказать дедушке Альбусу.

Я тебя понял, дедушка. Ты ведь всегда говорил: Поттеры призваны вставать на пути большого и малого зла. И лучше всего сделать это в самом начале, тогда зло еще может передумать...

Ал снова улыбнулся тому пути, что только сам для себя выбрал.

Поединок.

В темной комнате ощущулось — почти осязалось — чувство ужаса. Ни одного луча не пробивалось сквозь зашторенные окна, никто не смел шире открыть дверь — лишь настолько, чтобы скользнуть внутрь, а затем вернуть этой комнате ее мрачный покой.

Ксения долго стояла у стены, пытаясь привыкнуть к темноте и слушая шумное дыхание находившейся здесь Присциллы. За дверью еще раздавались тихие, взволнованные голоса родителей Забини, ее брата и Тобиаса Паркинсона, который не отходил от этой комнаты уже двое суток, как заметила мать больной. Только вот Присцилла отказывалась его видеть, каждый раз впадая почти в ярость при упоминании об этой стойкой преданности школьного друга.

Из угла комнаты сверкнули два больших, нечеловеческих уже глаза. Странно, ведь здесь совсем не было света, чтобы большие желтые зрачки его отражали. Кажется, они блестели сами по себе.

— Зачем ты пришла?— голос Присциллы был низким, хриплым, с едва различимым в нем страданием.— Ты ничем не поможешь.

— Я могу хотя бы попытаться облегчить твое состояние,— спокойно произнесла Ксения, делая два шага вперед. Глаза постепенно привыкали к темноте и различали сидевшую в углу Присциллу, в белом платье, на котором отчетливо выделялись темные пятна застывшего физического страдания.

Порок неконтролируемой анимагии. Именно этот приговор Ксения прочла в истории болезни, что ей удалось пробежать глазами до того, как отправиться в этот дом. Действительно приговор, который не подлежит обжалованию. Это как рак или самые страшные заболевания у магглов, о которых Ксения читала, учась в Академии... Когда целитель смотрит на то, как болезнь все быстрее и быстрее, по каплям, пьет жизнь из пациента... Это самое страшное — бессилие перед наступающим концом... И в такой момент, насколько знала Ксения, единственное, что она могла сделать, — это быть рядом и дать надежду, если не на исцеление, то на прощение и... спасение...

— Я просила просто оставить меня в покое,— Присцилла не двигалась, видимо, уже наступила та стадия, когда анимагическая форма только прогрессировала, не давая человеческому телу правильно функционировать...

— Я могу снять боль.

— Зачем?— в голосе послышалась горькая усмешка.— Разве что ты можешь ускорить все?

— Нет,— почти в ужасе прошептала Ксения, присаживаясь в двух шагах от несчастной.

— Не можешь, или не хочешь?

— Не имею права, я не палач,— твердо произнесла Ксения.

— А кто лучше: палач или мастер пыток, не желающий их закончить?

— Я могу снять боль,— повторила целительница.

— На этом пытки разве закончатся?— выдохнула Присцилла, медленно поднимая руку, что уже утратила четкие очертания.— И без боли я буду видеть все, что происходит...

— Твои родители так ничего и не знают, да?— Ксения заметила это, когда только приехала. На лице миссис Забини были тревога, беспокойство, но не сметение и ужас, что Ксения привыкла видеть на лицах родных тех, кто был уже на пороге смерти, мучительной и пугающей.

— Они скоро все увидят, разве нет?— Присцилла прикрыла глаза, поскольку Ксения уже не видела в темноте два огромных нечеловеческих зрачка. Сова... Видно, оставалось совсем немного времени, пока сердце Присциллы не остановится, превращаясь в сердце ночной птицы. И оно уже не начнет биться, потому что анимагия не завершится...

После полуминутной тишины Присцилла снова посмотрела на Ксению и заговорила:

— Я умру вот такой, да?

Ксения понимала, о чем спрашивает девушка: о том, что станет с ее телом после смерти. Перед целительницей вставала дилемма, но, возможно, в этом и есть выход: выход, чтобы обмануть смерть, чтобы не отдать ей ту, что так устала жить? Обман — чудовищный, сравнимый с концом, но дающий шанс — на жизнь, все равно на какую...

Ксения и не думала, что предется предлагать подобное. Зная Присциллу, она была уверена, что больная откажется. Да и мало кто из тех, кто проходил через подобное, — через самое жестокое наказание после игры с анимагией — был согласен на это псевдо-спасение...

— Да, твое тело не станет прежним,— шепотом ответила целительница, в полумраке определяя странные очертания Присциллы. Да, ее плечи и грудь сжимались, округляясь, ноги принимали неприятно-скрюченную форму, голова вжималась в шею, руки... Руки уже не были руками, готовые в любой момент закончить превращение в крылья. Еще были пальцы, еще были локти, но все покрывалось перьями, смешанными с кровью, что безостановочно опустошала человеческое тело.

Медленная анимагия — это и есть смерть. Не миг, когда даже крупица крови не успевает покинуть превращающееся тело... Вечность, отнимающая даже шансы на жизнь...

— Когда я умру?— голос Присциллы звучал смиренно, тихо, словно она уже видела ее — свою вечность.