Поединок чести

— Отныне она будет зваться Эсклармондой де Мангоно! — со смехом сообщил Ханзи. — Граф возвел ее в дворяне. И мы можем принести клятву верности в рыцарском зале! Но лишь после того, как Рюдигер поправится, сказал я.

Авраам, Мириам, Дитмар и София рассмеялись: «мангоно» с французского переводилось как «патерелла».

Рюдигер пошевелился на постели.

— Это подходит… к… Иоганну из… Гальгенхюгеля…[3] — Он с трудом шевелил пересохшими губами, но в его глазах снова появился лукавый блеск. Иоганном из Гальгенхюгеля прозвали Ханзи, когда несколько лет назад Рюдигер назначил его, простого конюха, своим оруженосцем. Несмотря на то что он как сын грабителя не мог рассчитывать на посвящение в рыцари.

Ханзи притворился возмущенным, но он явно испытывал облегчение от того, что его прежний господин снова мог шутить.

— Граф был очень милостив, — добавила певучим голосом Эсклармонда. — Он напоил нас вином и был чрезвычайно… чрезвычайно…

— Ласковым, — буркнул Ханзи. — Он едва мог держать свои руки подальше от моей Клэр. Но мне интересно, а где Женевьева… Да, где она?

В этот момент Эсклармонда заметила ее, свернувшуюся в клубок на ковре.

— Что с ней? — обеспокоенно спросила она.

Рюдигер бросил на нее благодарный взгляд. Он сам хотел задать этот вопрос с того момента, как Женевьева вдруг разрыдалась, но не решался, и к тому же ему было тяжело говорить.

Мириам вздохнула.

— Ты можешь и сама догадаться, — сказала она Эсклармонде. — Ведь ты тоже когда-то была альбигойкой. — Затем она повернулась к Рюдигеру. — Она нацелила катапульту, выстрелила и убила Монфора. А теперь она считает себя виновной в смерти человека.

— Но ведь она сделала это ради него. — Эсклармонда указала глазами на Рюдигера.

— Эти парни вряд ли оставили бы тебя в покое, Рюдигер, — добавил Ханзи. — Выстрел патереллы стал отвлекающим маневром. Причем женщины стреляют гораздо точнее канониров Раймунда. Но я не понимаю, почему она рыдает из-за этого. — Он угрюмо посмотрел на Женевьеву.

А вот Рюдигер хорошо понимал. Женевьева часами рассказывала ему о своей вере, о своих мечтах о безупречной жизни Совершенной. Он не мог подняться и едва мог говорить, но в его глазах читались любовь, тепло и сочувствие всего мира, обращенные к измученной душе Женевьевы.

— Моя любимая, — прошептал он. — Подойди ко мне!

В это было невозможно поверить, но Женевьева повиновалась. Она, дрожа, прижалась к нему, словно избитая собака, которая больше не надеялась получить прощение хозяина, но жаждала ласки любого дружелюбного создания. Она, вся сжавшись, села на пол у его постели и позволила Рюдигеру, с трудом протянувшему свою более здоровую левую руку к ней, провести ею по ее волосам.

Это было не наложением руки священника при крещении, к которому Женевьева готовилась всю свою жизнь, но это было проявлением нежности — и также началом чего-то нового.

Немного позже, когда другие все еще обсуждали сложившуюся ситуацию, в дверь постучали. Авраам впустил лекаря и испугался его вида. Соломон выглядел таким обессиленным и постаревшим, каким его племянник никогда не видел.

— Я… хотел проведать Рюдигера, — устало произнес он. — И Женевьеву.

И ему не хотелось оставаться одному, но он не мог признаться в своей слабости. Он бросил лишь мимолетный взгляд на своего пациента, а затем с благодарностью принял приглашение Мириам присесть и выпить чего-нибудь. София принесла ему кубок вина, Мириам придвинула к нему скамеечку, на которую он мог бы поставить ноги. Его мучили боли, что было неудивительно — с начала сражения он все время был на ногах.

— Там, внизу, они празднуют победу, а у меня на руках умерло пятьдесят рыцарей и не меньше сотни солдат, — тихо произнес он и длинными глотками выпил вино. — Я больше не хочу видеть все это. Достаточно битв для одной жизни…

София робко перевела взгляд с него на Дитмара.

— Дитмар, — осторожно начала она. — Если господин Жером больше не хочет здесь оставаться… Ну, если твоя мать не против… возможно, он захочет поехать с нами в Лауэнштайн?

Она поочередно улыбнулась обоим, словно извиняясь. На лице лекаря появилось странное выражение. Была ли то тоска… или тревога?

Дитмар закусил губу.

— Разумеется, господин… лекарь желанный гость в моем доме, — сказал он. — Равно как и для моей матери, она всегда с уважением и теплом отзывалась о нем.

— Твоя мать знакома с ним? — удивилась София.

Соломон устало кивнул.

— Однако не под именем Жерома де Парижа. Меня зовут Соломон из Кронаха, дитя мое, и я был наставником господина Дитриха, отца твоего возлюбленного. Но если… если есть какие-то сомнения… и если Герлин из Лауэнштайна не захочет видеть меня в своем доме… тогда мне уж лучше умереть.

Глава 11

В последующие дни сражений не было. Авраам узнал от своего осведомителя из вражеского лагеря, что Амори де Монфор вел ожесточенные споры о продолжении осады со своим дядей Ги и графом Суассона.