Поединок чести

Соломон схватился за голову.

— Ты ведь мавр, парень! Тебе запрещено употреблять хмельные напитки!

Авраам пожал плечами:

— Я исхожу из того, что хозяин «Утки» не читал Священный Коран. — С этими словами он вышел из конюшни и направился к женским покоям.

Соломон в растерянности смотрел ему вслед. Его племянник был последним человеком, кого он рассчитывал здесь встретить. Но если кто-то и знал ответы на животрепещущие вопросы, которые мучили его последние несколько часов, то это, несомненно, был его нерадивый родственник. Как медальон Герлин из Лауэнштайна оказался на шее Софии Орнемюнде?

— О, это долгая история. — Лицо Авраама расплылось в улыбке, когда дядя набросился на него с этим вопросом, как только тот вошел в «Утку». На самом деле Соломону пришлось долго его ожидать. Он уже было решил, что племянник не придет, когда тот все же появился в трактире. — И простите мне мое опоздание, сеньор де Париж, — учтиво сказал он, — но граф и король не хотели отказываться от услуг моей супруги, и, разумеется, я не мог оставить ее наедине с господами.

— Услуг твоей супруги? — строго спросил Соломон, однако затем ему кое-что стало ясно. — Предсказательница по звездам! Мавританка! Скажи, что это неправда, Авраам из Кронаха! Вы затесались сюда под видом мошенников и предсказателей, и Мириам стала советницей графа?

Авраам надул губы.

— Можно сказать и так, — неохотно признал он. — Это долгая история… Но… — На его узком лице появилась лукавая улыбка. — Должен заметить, что у нее это неплохо выходит! К тому же в Тулузе не преследуют евреев, граф позволяет всем верить в то, во что они хотят.

— И тем временем собирается сражаться за альбигойцев, — добавил Соломон.

— Он уже это делал! — защитил Авраам решение графа. — И не он все это затеял. Этот Симон де Монфор — настоящий зверь. Он приносит несчастье населению всех тех мест, которые захватывает, не только альбигойцам, а ведь они мирные трудолюбивые люди. Немного чудаковатые, но… Однако давай же не будем говорить об альбигойцах, дядя, и политике графа! Я хочу знать, что произошло. Что тогда случилось в Париже? Как ты выжил? Мы оплакивали тебя десять лет! Герлин скорбела о тебе!

При мысли о Герлин из Лауэнштайна лицо лекаря омрачилось. Он уже давно поставил крест на этой любви. Он принимал ее решение и желал ей и Флорису де Трилльону всего самого лучшего. Но все же… как и прежде, ему было больно представлять Герлин в объятиях другого.

Чтобы сменить тему разговора, Соломон наконец спросил о медальоне Герлин из Лауэнштайна. Однако Авраам не сразу стал рассказывать. Прежде Соломон должен был ему объяснить, почему он на протяжении многих лет держал в неведении относительно своей судьбы семью и друзей.

— Сперва я хочу знать, дядя, как тебе удалось спастись во время погрома в Париже. И почему ты не давал о себе знать?

Соломон вздохнул. Он еще никому не рассказывал свою историю, но Авраам, конечно же, имел право узнать об этом.

— Как же я мог дать о себе знать, племянник, я ведь не мог никому открыть, что я еврей. Да, мне известно, что король позволил нам вернуться во Францию, да и в Окситании нас не так сильно притесняли. Но сначала я не мог признаться, кто я такой, а затем… Мои друзья и спасители были бы оскорблены, если бы правда открылась. Причем в Монтальбане меня не заставляют вести жизнь христианина. Меня просто не спрашивают о моей вере, и это хорошо.

— Но как ты очутился в Монтальбане? — недоумевал Авраам. — Мы видели, как ты упал от удара мечом перед еврейской купальней. В тебе признали еврея. Мы полагали, что у тебя не было шанса сбежать, даже если бы ты был лишь слегка ранен.

Соломон сделал глубокий вдох.

— Я был очень серьезно ранен. — Он указал на все еще ограниченное в движениях левое плечо. — И, разумеется, истекал кровью. Наверно, меня сочли мертвым. Когда я пришел в себя, то лежал в зловонной повозке — могильщика, я полагаю. Но он не сразу направился к кладбищу. Между тем чернь доброй половины Парижа вышла на улицы в поисках евреев. Не спрашивай меня, как новостям так быстро удалось распространиться и откуда они узнали, где кто прятался. Как бы то ни было, мужчин и женщин вытаскивали из домов и тянули к речной пристани. Многие из них отбивались — возможно, потому, что рассчитывали избежать смерти, или же предпочитали быть забитыми прямо на улице, вместо того чтобы сгореть на костре. Чернь быстро с ними разделалась, вскоре изувеченные тела стали бросать в повозку прямо на меня. При этом я совершил ошибку — пошевелился. Кто-то заметил, что я жив, меня вытащили из повозки… Когда я очнулся в следующий раз, то лежал в груде убитых евреев. Я испытывал ужасающие боли. Похоже, могильщик снова подобрал меня, а затем выгрузил тела на краю старого еврейского кладбища. Возможно, он собирался позже закопать нас там. Мне нужно было срочно убраться, если я не хотел быть еще и погребенным заживо. Поэтому я потащился к ближайшей дороге. Она вела на юг.

— Ты надеялся кого-нибудь там встретить? — спросил Авраам. — Но большинство христиан отдали бы тебя на растерзание толпе.

Соломон пожал плечами: