Поединок крысы с мечтой

Молодого петербуржского писателя сгубили переизбыток интеллигентского снобизма, нежелание даже на сто страниц похерить свой богато организованный внутренний мир, чуть более ловко внедрить авторское «я» в традиционную структуру криминальной повести. Вопреки системе Станиславского, Измайлов желает быть на всех свадьбах женихом, а потому во всех ролях играет самого себя (с небольшими половозрастными модификациями). Притвориться на потребу публике-дуре автору, должно быть, кажется ниже достоинства: чего ради он должен забывать, что в совершенстве владеет цитатами из Диккенса и Мартина Лютера Кинга, Лермонтова и Хармса (или там псевдо-Хармса: «Лев Толстой очень любил детей...» и тому подобное, – неважно)? Пусть лучше читатель притворяется, будто не разглядел под милицейской фуражкой лоб выпускника классической гимназии, а под рэкетирской кожанкой – горячее сердце прилежного знатока политических дискуссий в периодической печати. Но безжалостный читатель не желает притворяться. Скорее, он заметит в повести явные следы того, что плевок в жанровый канон по закону всемирного тяготения возвращается обратно. В прежние времена создателей милицейских романов заставляли стимулировать умственные способности положительных (и, для равновесия, отрицательных) героев – чтобы в финале инспектор милиции, заковывая в наручники очередного гада, мог небрежно перекинуться с ним фразами о постимпрессионизме или Бриттене (или о Сэлинджере, как Сержант Милиции из одноименного романа И. Лазутина). Андрей Измайлов переместил своих героев в область подобного фарса добровольно, без давления извне.

Любого другого автора еще каким-то образом смогла бы спасти фабула, придуманная неглупо. Даже очень умно – на стыке «Просто Марии» и «Американского ниндзя». Девушка-каратистка мстит гангстерам за любимую сестру; обе девушки, естественно, сироты и не догадываются, кто их приемный отец (про отца родного и речи нет). Сам по себе полученный гибрид Вероники Кастро и Синтии Ротрок выглядит забавным, но еще не карикатурным: в карикатуру эту несчастную кентаврессу превращает тяжелая черепная коробка автора-интеллектуала. По этой причине практически все сцены драк в повести выглядят неестественно. Грамотные, компетентные мозги эрудита и резонера так явно перевешивают хилые кентаврьи конечности, что уже не до приемов карате. Даже просто ходить и ненавидеть – и то западло.

1994

Бабкин-2

Борис Бабкин. Завещание на жизнь и на смерть. Воронеж: Центрально-Черноземное издательство.

Новый Бабкин явился! Не успела померкнуть провинциальная звезда саратовца Эдуарда Бабкина, заполнявшего пространство от Волги до Урала железнодорожными детективными повестями о приключениях капитана (а потом майора и подполковника) Волошина, как в Центральном Черноземье самозародился преемник-однофамилец вместе с приключенческим романом на четыре с половиной сотни страниц. На первый взгляд могло показаться, будто указанная преемственность начинается и заканчивается только лишь на уровне фамильного сходства. Эдуард Бабкин, чьи детективы появились уже в середине 80-х, тем не менее открыто демонстрировал приверженность Большому Стилю: в центре любого его повествования неизбежно находился благородный офицер милиции, все обыски проводились с санкции прокурора и с приглашением понятых, а эротических сцен не было вовсе (герой был до отвращения счастлив в законном браке со своей супругой Надеждой и исполнял супружеские обязанности строго за кадром). Кроме того, сами преступления, которые по ходу поезда раскрывал железнодорожный сыщик Волошин, вполне вписывались в рамки официального канона прежних времен: банальные кражи государственной собственности и личного имущества граждан, заурядные корыстные убийства без отягчающих обстоятельств и – как венец криминальной фантазии Бабкина-1 в духе новейших времен – фальсификация винно-водочных изделий путем разлития в бутылки с казенными наклейками сильно разбавленного спирта-ректификата (последнее описывалось в повести «Ошибка капитана Волошина»).