Поединок над Пухотью

Состояние покоя вернуло Сашку к прошлому. Помнится, старшина Очкас не любил благодушия, считал, что оно приводит к несчастиям. И, как всегда, оказывался прав. Костя Соболек и Макс Крамер погибли именно в такую минуту: первый в момент перехода нейтралки начал читать стихи - свои или чужие, Сашка так и не узнал; второй ни с того ни с сего потянулся за подснежником... А разве Андрей Гончаров погиб не от того же самого? Кто знает, может, и они с Валей читали стихи в заснеженном лесу - чего не бывает в минуту глупой человеческой радости?..

Тянется, течет по русской земле старый большак, размеренно, в такт поскрипывает под сапогами снег, тянутся и текут Сашкины отвлеченные от войны мысли.

Это какое ж раздолье кругом! И какое счастье идти в тихом одиночестве по этому раздолью, слушать скрип снега, цвиканье синиц, стук дятла да мирные, тихие удары топора в соседнем лесу. Поселиться бы здесь после войны, перевезти тетку и барахло, какое осталось у ней после голодных военных зим, построить дом - вон сколько строевого лесу! - и зажить припеваючи с какой-нибудь ядреной молодкой в собственном доме где-нибудь возле реки, но так, чтобы и большак этот был под боком: любил Сашка и раньше время от времени прошвырнуться в большой город - Ленинград или Москву, купить там модную кепку с красивой наклейкой, бутсы или майку с надписью: "Динамо", или футбольный мяч, по которому потом три года сохнет вся голь с Володарского... Жаль, что прежде Сашка не был рыбаком. В Данилове одна крохотная речка Пеленда с пескарями величиной с мизинец, и больше ни одной реки до самой Соти. Как плавать выучился - неизвестно, в бочагах воробью по колено; запруду сделали только перед самой войной, да и то неудачно: не успела вода отстояться и берега окрепнуть - прорвало весной глиняный вал, унесло и бревна, и мостик, который народ делал сообща, и мытилку вместе с оказавшимися на ней бабами. Баб, конечно, под общий хохот выловили, а белье утонуло. Да, невелика речка Пеленда, а и с ней шутки плохи...

Тянется по ровлянской земле старый большак, петляет между древними сосновыми борами, режет по прямой луговины, взбирается на пологие холмы, ныряет в овраги, в широкие заливные луга с метровым слоем снега; идет по большаку высокий парень в немецкой шинели со знаками СС в петлицах и с немецким же автоматом на шее, но с русским курносым и востроглазым лицом, руками пахаря, душой озорного подростка и опытом старого солдата. Болит его незажившая рана в плече, скулит и стонет от голода желудок, заплетаются от усталости ноги, а сердце прыгает в груди от счастья, от удивительного и непонятного солдатского счастья, что идет он не на запад, к немцам, а на восток, к своим; что увидит скоро не осточертевшие мундиры и рогатые каски, а прожженные у костров телогрейки, не вражеские траншеи с колючкой, а теплые, по-своему уютные блиндажи с короткой жестяной трубой наверху и раскаленной докрасна бочкой внутри; что будет жевать не безвкусные галеты и гороховый концентрат, а густые - ложка стоит! - щи из кислой капусты и настоящую гречневую горячую кашу на свином сале! Потом он будет спать долго и беспробудно - под охраной часового, по личному приказу командира полка, на общих нарах в своем любимом углу, на любимом соломенном тюфяке, под родной и единственной шинелью, и старшина Батюк будет выпроваживать из землянки слишком любопытных первогодков и заботливо собирать в особый котелок Сашкины ежедневные невыпитые "наркомовские" сто граммов...

И опять, как прежде, старшина Очкас оказался прав. Размечтавшийся не ко времени разведчик услышал гул моторов и едва не поплатился жизнью: из-за поворота на большой скорости выскочили один за другим три мотоцикла с колясками и, обдав сержанта снежными вихрями, скрылись за бугром. Сашка перевел дух, с запоздалой осторожностью оглянулся. Спасли его сейчас, как видно, три обстоятельства: то, что немцы слишком торопились, эсэсовская шинель и то, что шел он не таясь, не оглядываясь, и даже не свернул в сторону, пропуская мотоциклы, стало быть, вел себя нагло, как и полагается эсэсовцу...

Так, досадуя на себя и недоумевая по поводу невиданной до сих пор беспечности немецких патрулей, Стрекалов - теперь уже с осторожностью поднялся на холм, за которым скрылись мотоциклы. У самого подножия его, немного в стороне от большака, раскинулся одинокий хутор - при дневном свете Сашка его не сразу узнал. От него к дороге вела узкая тропочка. Разведчик вспомнил, как вел по ней полицая. Теперь по этой тропке от остановившихся на обочине мотоциклов шли семеро. По тому, как они шли друг за другом, ступая на носки и легонько раскачиваясь, - Стрекалов понял, что те, кого он принял за патрулей, на самом деле разведчики. Именно так, неслышно, след в след, немного согнувшись вперед, чтобы в любую секунду быть готовым прыгнуть, уклониться от пули или упасть, учат ходить разведчиков, учили ходить и Сашку.