Поединок с собой

— Профессор Лоран — это не всякий. Такие люди рождаются раз в столетие.

— А ты считал? Ладно, я верю, не злись. Так что же он?

— Ну, он спросил, как я живу, и так далее. А потом сказал, что вполне полагается на меня, потому что хорошо помнит меня по тем временам… по работе на кафедре… и что я мог бы ему помочь. И предупредил, что это очень опасно.

— Да в чем опасность-то? Взрывы у него, что ли, бывают?

— Взрывы? Не думаю… Еще он сказал, что берет с меня слово — молчать, что бы ни случилось, и не вмешиваться, а только выполнять его поручения.

— Это дело, по-моему, плохо пахнет, вот что! — Роже сел и свесил ноги через парапет. — Опасность, тайны какие-то, молчи как убитый. Что он — фальшивомонетчик, что ли?

Альбер молчал.

— А насчет платы ты с ним уговорился? — спросил Роже.

— Нет… я об этом не подумал…

— Вот, пожалуйста! Гениям, конечно, не до этого.

— Он сказал, что ночевать придется у него. И работать день и ночь.

— И ты согласился?! — Роже побагровел от возмущения. — Нет, посмотрите на этого олуха!

— Можно подумать, что у меня есть выбор, — сказал Альбер.

— По сравнению с такой штукой? Конечно, есть! Разбей первую попавшуюся витрину и сядь в тюрьму. Можешь мне поверить — это безопасней, чем твоя затея.

— Послушай, Роже, — терпеливо сказал Альбер. — В тюрьме сидеть я не хочу. А нейрофизиология — это моя профессия. И я ее люблю. Все эти годы я мечтал, что найду работу по специальности. А тут еще — такой руководитель, как профессор Лоран.

— Хорошо. Ты мне все же объясни: какое отношение к науке имеют все эти разговоры об опасности и тайне? Я ведь тоже не сегодня на свет родился!

— Этого я не знаю. Послушай, Роже! — Альбер положил свои длинные худые пальцы на смуглую волосатую руку моряка. — Давай уговоримся так. Завтра у Лебрена не много работы, ты справишься один. Если я не успею забежать к Лебрену до того, как ты освободишься, — жди меня на площади Шопена, ладно? Я хоть на минутку да появлюсь. Идет?

— Идет, — угрюмо сказал Роже. — Не нравится мне вся эта история, говорю тебе.

— Ну, я посмотрю, что там такое, — примирительно проговорил Альбер. — А тогда решим, как быть.

Роже снова лег на спину и закрыл глаза. Альбер сидел, разомлев от тепла, от праздничного сверкания Сены, от блаженного ощущения сытости. Мимо проплыла баржа; загорелая черноволосая девушка босиком ходила по палубе, развешивая белье, и что-то напевала низким приятным голосом. Колеблющиеся отсветы водяной зыби пробегали по борту баржи, смуглые крепкие ноги девушки ступали легко и уверенно по чистым доскам палубы, разноцветное белье пестрело на веревках, окно каюты было оплетено душистым горошком, и все это было так мирно и спокойно, что Альбер следил за баржей, пока она не нырнула в тень под мостом Пасси.

Не хотелось думать о том, что ждет его завтра в доме профессора Лорана. Не хотелось думать ни о чем вообще. Только сидеть на нагретых камнях, закрыв глаза, видеть теплый красный свет, проникающий сквозь веки, и слышать легкие равномерные всплески воды… Больше ничего…

…Раймон сидел в своей комнате и читал «Восстание ангелов». Читал он невнимательно: Анатоль Франс ему никогда особенно не нравился, да и не до чтения было. Раймон прислушивался к каждому звуку в доме: вот тихие, еле слышные шаги Луизы, вот она открыла какую-то дверцу, — должно быть, шкафа или буфета… поворот ключа и легкий скрип… Наверху — шаги… Неужели это профессор так тяжело ступает? По лестнице он бежал, как юноша. Вот теперь — легкие, быстрые шаги… Наверное, что-нибудь перетаскивал. Черт возьми, хоть бы одним глазком взглянуть, что у него там делается, наверху!

Уже темнело. Свет зажигать не хотелось, и Раймон отложил книжку. Что же делать? Пойти позвонить шефу? Нет, не стоит. Нельзя начинать с жалоб на неудачу. Да и уходить отсюда опасно: профессор, чего доброго, не впустит обратно. Посмотрим, что будет утром.

В дверь тихо постучали: Луиза приглашала ужинать. Раймон с удовольствием глотал рагу, хоть оно было приготовлено не бог весть как. Луиза почти ничего не ела и с несмелой бледной улыбкой смотрела на Раймона через стол. Она выглядела спокойней, чем днем, и даже немного принарядилась: изящная белая блузка, воротник заколот бирюзовой брошью, волосы хорошо уложены. «Да она, в сущности, прехорошенькая, бедняжка, — подумал Раймон, потихоньку разглядывая ее. — Ей бы вырваться из этого веселого местечка, да месяц-два пожить где-нибудь у моря. Право, чудесные волосы, фигурка, словно у девочки-школьницы…» Он не замечал, что уже открыто смотрит на Луизу, не сводя глаз.

— О чем вы думаете? — нервно передернув плечами, спросила она.

— О вас, — откровенно сказал Раймон. — Это ужасно, что вы ведете такую жизнь.

Луиза опустила глаза.

— Я налью вам чаю, — тихо сказала она и вдруг замерла, прислушиваясь.

Сверху доносился частый стук пишущей машинки. Невероятно частый, сливавшийся в сплошную дробь. То и дело звенели звоночки сигналов и двигалась каретка. «Каждые полсекунды — строка, вот черт!» — подумал Раймон. Призрачное оживление уже сошло с лица Луизы: это опять была застывшая маска страха.