Поединок с собой

— Что — все-таки? — Раймон начал сердиться. — Я не понимаю, чего вы от меня добиваетесь!

— Ничего мы от тебя не добиваемся. Просто жалеем Луизу.

— Я тоже ее жалею, поверьте… — Раймон встал.

Роже посмотрел на него, презрительно хмыкнул и отвернулся.

— Что вы хотите, ребята? — Раймон вдруг заговорил совсем иным тоном, гораздо более серьезным и искренним. — Я понимаю, вы считаете, что я обязан… ну, словом… Но вы можете, меня понять, вы сами все это пережили… Как я погляжу на Луизу, так у меня в памяти встает эта кошмарная ночь, и… ну, просто ужас охватывает, бежать хочется куда глаза глядят… Вы не можете сказать, Роже, что я себя плохо вел тогда…

— Я и не говорю… — сказал Роже.

— Ну вот, а теперь мне страшно. Меня хватает на то, чтоб, стоя на пороге палаты, говорить с Луизой… и все… Я ничего не могу с собой поделать! Неужели вам это непонятно?

— Нам это понятно, — сказал Роже. — И это, и еще кое-что.

— А именно? — уже резко спросил Раймон.

— Именно то, что ты на этом деле хорошо заработал, как и рассчитывал. А накладные расходы никому не по вкусу. Вот и все.

— Я отказываюсь продолжать разговор в таком тоне, — заявил Раймон.

— Нужен ты мне очень, — сказал Роже, не поворачивая к нему головы. — У меня, понимаешь, тоже нет охоты с тобой разговаривать.

Раймон остановился у порога:

— Мне, право, очень жаль, что вы так настроены… Альбер, может, вы объясните Роже, что я…

— Выкатывайся, да поживей, — сказал Роже не шевелясь. — Нечего мне объяснять, я не маленький.

Раймон выразительно развел руками — мол, снимаю с себя вину, — и ушел.

— Чего ты к нему привязался, в самом деле? — морщась от головной боли, сказал Альбер. — Что ты хочешь: чтоб он женился на женщине, которую не любит? Кому от этого будет легче, спрашивается?

— Я хотел бы, чтоб на свете было поменьше сволочей. Вот чего я хотел бы, — сказал Роже. — А вообще мне на него плевать. Пускай делает свой бизнес, как говорят американцы.

— А ты бы мог жениться на женщине не по любви, а из жалости? — спросил Альбер. — Ты считаешь, что это правильно — так поступать?

Но с Роже, как всегда, было нелегко разговаривать.

— Без любви? — спросил он. — Почему это без любви? Да я бы ее любил, вот и все!

Под вечер молоденькая сиделка принесла громадный букет темно-красных роз.

— Это вам посылает мсье Лемонье, из четвертой палаты. — Она сияла. — Он такой добрый, такой милый, этот мсье Лемонье!

Роже встал и, склонив голову набок, с интересом осмотрел букет.

— Дорогая мадемуазель Анриетта, — торжественно сказал Роже, — я рассчитываю на ваше доброе сердце. Если вы действительно хотите осчастливить нас, ваших восторженных поклонников с этой минуты и до самой смерти, то умоляю вас… — он сделал театральную паузу, — умоляю вас, подметите этим шикарным веником нашу скромную палату!

— Мсье шутит? — пролепетала сиделка.

— Вовсе нет. Просто я всю жизнь мечтал, что буду ступать по розам. Или хотя бы по лепесткам роз. Но все не приходилось, дорогая мадемуазель, поверите ли! — Он нарочито шумно вздохнул. — И вдруг — такой случай! Ну, осчастливьте же нас!

Сиделка начала пятиться к двери. Роже расхохотался:

— Слушайте, Анриетта, вы зря пугаетесь. Возьмите лучше себе эти цветы. А доброму, милому мсье Лемонье передайте, что он просто ошибся адресом…

Раймон натянуто улыбнулся.

— Он большой шутник, этот Роже Леруа. Не обращайте внимания, Анриетта. Просто я забыл, что у Альбера до сих пор очень болит голова и такой большой букет он не сможет держать в палате. В самом деле, возьмите себе эти цветы, вы доставите мне удовольствие.

«В сущности, какое мне дело до этого грубияна Роже? — думал он, медленно расхаживая по палате. — Просто нервы растрепались от всей этой истории… Да, но игра стоила свеч! Сенсация на весь мир! Нашу газету из рук вырывают…»