Поединок с собой

— Он опять потерял сознание. Несите его в машину. И этого тоже. Что с женщиной?

— Сильные ожоги и, по-видимому, тяжелый нервный шок. Не приходит в себя. Состояние угрожающее.

— Вызвали вторую машину? Хорошо. У этого что?

— Перелом ключицы. Ожоги первой и второй степени. Черт возьми, что тут случилось?!

Кто-то поднял Альбера, положил на носилки. Альбер застонал: голова словно на части раскалывалась. Снова уходя во тьму, он еще услышал чье-то шумное дыхание, тяжелые шаги и потом не то стон, не то крик: «Луиза! Боже мой, Луиза, моя девочка!»

— А что ты хотел? — сказал Роже. — Мы еще легко отделались. Я с самого начала видел, чем это пахнет.

Он сидел на койке Альбера, похудевший, обросший, с красными пятнами ожогов на лбу и на щеках. Левая рука его, в гипсе и бинтах, висела на перевязи.

— Я не о себе, — с трудом проговорил Альбер. — Профессор Лоран…

— Профессор? — задумчиво сказал Роже. — Что ж, он ведь и до этого был тяжело болен…

— Если б лаборатория уцелела… — прошептал Альбер, глотая слезы.

— Да, если б… А после того как погибли все его ребята… Я было соврал ему, но он скоро узнал — и сразу…

— А какой диагноз? Как объяснили врачи его смерть?

— Найдут, как объяснить, не беспокойся. Сказала сестра, что инфаркт. Очень возможное дело, что ж. Да ты не плачь. Он все равно долго не прожил бы.

Альбер не шевелился: По щекам его катились слезы. Подумать только, все погибло, все, за что профессор Лоран заплатил счастьем, здоровьем и самой жизнью.

— Ну, не плачь. — Роже откашлялся. — Я тебя вполне понимаю, дружище. Но ты сейчас об этом не думай, а то не поправишься. У тебя башка здорово разбита была, уж я-то видел. Это кто тебя трахнул? Пьер? Ну, и меня тоже он, и Раймона. Сильный был, черт! Говорил ведь я: нужно оружие. Раймон говорит: не думал уже, что живым выйдет. Задержался бы я в аптеке еще минуты две-три, и конец.

— Что Раймон?

— Раймон? А чего ему? Выздоравливает. Видал его статьи? И фотографии, подлец, ухитрился сделать. Говорит, теперь они на вес золота. Еще бы, ведь пока пожарники добрались до Мишеля и других, никого узнать нельзя было, все обгорели, как головешки.

— Почему начался пожар?

— Вот уж не знаю. Говорят, короткое замыкание. Наверное, этот чертов Пьер хватил табуреткой по включенной плитке.

— Прибор для электромассажа, — вспомнил Альбер. — Когда они набросились на Мишеля, он делал массаж Франсуа. За что они убили Франсуа, не понимаю.

— Психи, что ты хочешь! Наверное, заступился за Мишеля… Да, но кто умер, тот умер. А вот каково бедняжке Луизе!

— А что с ней?

— Как — что? Обгорела вся. Волосы сгорели, лицо все обожжено. И вообще она сама не своя. Врачи говорят — нервный шок, но это по-научному, а попросту это называется: горе…

— Разве она так любила мужа?

— Не в муже дело, чудак. Она не мужа кинулась спасать, а своего красавчика Раймона. А он на нее теперь и глядеть боится. Зайдет, постоит у порога, а сам смотрит в сторону. У него палата вся цветами заставлена, как оранжерея, а любовных записок — полон столик. Каждый день к нему ходит не меньше десятка девочек, да все такие нарядные! Герой, как же! Сегодня одна прошла, блондиночка, с белой кошечкой на руках — все отдай, и мало! Везет человеку, ничего не скажешь…

Альбер отвернулся. Счастливый Роже, ему в общем-то совсем безразлично, что на его глазах погиб целый мир, фантастический, невероятный мир, созданный волей, воображением, нечеловеческой энергией одного гениального человека. «Профессор Лоран умер от горя. Я сам не знаю, что со мной делается. Я бы тоже хотел умереть, слишком все это тяжело. А Роже думает о том, какие шикарные поклонницы у Раймона. Это проще. Лучше жить проще. Но как же это сделать, если всю жизнь будешь помнить лабораторию профессора Лорана?..»

— Этого нельзя забыть! — сказал он вслух.

— Нельзя, это верно, — согласился Роже. — Я как закрою глаза, так все и вижу перед собой. Умирать будешь — и то вспомнишь.

— А чего ж ты всякую чепуху болтаешь?

— Чудак ты! Чтобы поменьше об этом самом думать! — снисходительно пояснил Роже. — А то ведь и свихнуться недолго.

В палату вошел Раймон. Он побледнел, похудел, глаза стали больше, это ему очень шло, и даже большое красное пятно ожога на левой щеке не портило его, а скорее придавало какой-то романтический вид. Плечо у него было перебинтовано и залито гипсом, но двигался он свободно и, по-видимому, чувствовал себя неплохо.

— Привет, друзья! — сказал он, садясь на табуретку у койки Альбера. — Как дела?

— Ничего дела, — пробурчал Роже.

— Не хотите поговорить с моими коллегами? Они жаждут подробностей, сами понимаете…

— А мы ничего такого не жаждем, сам понимаешь, — сказал Роже.

— Ну, как хотите, — мирно проговорил Раймон. — Я думал, вам будет интересно поговорить, рассказать людям, что видели…

— Ты лучше расскажи нам, как дела Луизы, — сказал Роже.

— Луизы? — Раймон вдруг заинтересовался своими ногтями. — Что ж Луиза? Она понемногу выздоравливает…

— А дальше как?

— Дальше? Ну, я пока ее не спрашивал. Она столько пережила…

— Вот именно! — сказал Роже. — А все-таки?