Поединок с собой

— Ну, по-моему, вы слишком высокого мнения о способностях Мишеля, — возразил Альбер. — Он просто не решился бы на такие отчаянные эксперименты. Что ж, по-вашему, профессор Лоран ничего не понимает и покорно подчиняется Мишелю? Но я боюсь другого: сейчас, стараясь поднять профессора на ноги, как вы говорите, Мишель может перемудрить с гормонами и стимуляторами. А в теперешнем состоянии профессора это может оказаться для него гибельным. Вот тут уж трудно уловить границу между дозволенным и недозволенным. Но в одном профессор Лоран безусловно прав: даже самый хороший врач, не зная, что именно довело его до такого состояния, не сможет ему помочь.

— Вам виднее, — сказал Раймон, допивая кофе. — Я вас еще вот о чем попрошу: поговорите с Луизой, объясните, что ей там, наверху, делать нечего.

— А она хочет идти наверх?

— Не хочет, очень боится, но считает своим долгом дежурить около профессора. Объясните ей, что этого не нужно. Она все равно не выдержит там…

— Я ей сам объясню! — заявил Роже, молча слушавший весь разговор. — Меня она скорей поймет, будьте уверены!

Раймон пожал плечами и поспешно ушел. Роже ухмыльнулся, глядя ему вслед:

— Видел, какую мину скорчил? Ревнует!

— Ну зачем ты его дразнишь? — с упреком сказал Альбер.

— А что мне беречь его нервы? Пускай злится. Все равно он сукин сын, и Луизе с ним будет несладко. Знаю я таких. Он только о себе и думает.

— Брось ты! — сказал Альбер. — Вот привязался к человеку! Это ты ревнуешь, а не он.

— Охота мне была ревновать! Просто мне жалко бедную девочку… Ну, что у вас там новенького наверху?

— Ничего хорошего пока. Профессор очень слаб. Поль с Пьером невылазно сидят за ширмой и ото всех шарахаются. И, вдобавок, плохо с Франсуа. Операция прошла прекрасно, а теперь у него парализовано лицо, какие-то боли в горле, он еле говорит. Мишель делает ему электромассаж, но пока лучше не становится. Профессор очень огорчен — может сорваться демонстрация. А тут еще Мишель настаивает, чтоб ему сделали операцию…

— Мишель себе на уме. Конечно, если у него будет нормальное лицо, поди-ка разбери, что он за штука. Вот увидишь — все будут думать, что человек, только чудной немного… Послушай-ка, приятель… тут вот какое дело… — Роже подумал, поколебался. — Есть для нас обоих работа. В бистро, где работает Виго, требуется официант и судомой.

— Ты уходишь? — огорченно спросил Альбер.

— Только вместе с тобой! — заявил Роже.

— Ну, я-то не уйду, ты же знаешь. А тебе, конечно…

— Ладно, я просто так сказал. Знаю, что ты не уйдешь. Да и Луизу жалко. Но добром вся эта история не кончится, уж поверь мне… Черт нас понес мимо этого милого домика! Словно не было другой дороги на улицу Тальма!

— Может, ты все же пойдешь в бистро? — нерешительно спросил Альбер.

— Не задавай дурацких вопросов. Я же сказал. Будь что будет, авось выкрутимся.

Мишель наклонился над Франсуа. Тот лежал неподвижно, из-под парализованных, незакрывающихся век виднелись белки, лицо опухло и перекосилось.

— Франсуа, ты спишь?

Из-под век показались зрачки. Франсуа еле двигал губами.

— Не сплю. Болит голова. Болит горло. — Голос у него был сиплый, очень слабый.

— Прими лекарства. Вечером опять сделаю тебе электромассаж. Это должно скоро пройти. — У Мишеля был очень встревоженный вид.

Альбер тоже стоял и смотрел на Франсуа. Сейчас Франсуа совсем был похож на человека — правда, на тяжело больного, изуродованного болезнью; но в больнице и не таких встретишь. Альбер повернулся, чтоб уйти, и увидел Поля: он настороженно и угрюмо глядел на Франсуа, вытянув длинную худую шею. Кадык его дергался, словно он глотал, руки сжались в кулаки. Встретившись взглядом с Альбером, он отвел глаза.

— Что Мишель сделал с Франсуа? — спросил он сквозь зубы.

— Я же тебе говорил: операцию делал профессор.

— Нет. Профессор болен. Он не может делать операцию.

— Не болтай чепухи, Поль, — оказал профессор Лоран из-за ширмы. — Ты же хорошо знаешь, что никто, кроме меня, не может делать операцию.

— Мишель может… он все может…

— Не болтай чепухи. Операцию делал я.

Мишель молча смотрел на Поля. Глаза его были все такими же блестящими и холодными, но лицо стало живее за эти две недели: в нем появилась какая-то нервная игра, исчезла скованность, делавшая его похожим на маску. «А ведь, пожалуй, зря он хочет сменить лицо, — подумал было Альбер, но, присмотревшись, решил: — Нет, все-таки слишком уж белое и правильное лицо. Никогда оно не будет казаться живым».

— Почему ты все спрашиваешь обо мне, Поль? — спросил Мишель. — Ведь тебе сказали, что операцию Франсуа делал не я. А тебе операцию вообще не будут делать. И Пьеру тоже. Чего ты боишься?

— Ты хочешь сделать мне операцию, — проскрипел Поль, глядя в сторону.

— Я считаю это полезным для тебя, — поучающим тоном сказал Мишель. — Жаль, что ты этого не понимаешь. Ты бы стал сильным и здоровым. А память у тебя сохранилась бы. Ведь у меня она сохранилась, когда мой мозг лежал в термостате…

Альберу показалось, что Поль сейчас бросится на Мишеля. Он поторопился прервать разговор.