Поединок с собой

— Всему? А кто вообще может обучиться всему и делать все? Разве не существует природного программирования для всех существ, в том числе и для человека? Существуют же довольно четкие ограничения. Сколько ни учи самого способного и старательного человека, он не сможет летать в воздухе или жить под водой без искусственных приспособлений. Как ни воздействуй на кошку, а она не родит ни собаки, ни крысы — только котенка. Исходные возможности заложены в механизме наследственности, в истории вида, и особенных неожиданностей в этом смысле не бывает… — Шамфор поглядел на Альбера и засмеялся. — Мой мальчик, хватит с вас на сегодня! Что это за жизнь — ходить из лаборатории в лабораторию, да еще по пути слушать рассуждения! В вашем-то возрасте!

— Но мне это очень интересно! — запротестовал Альбер.

— Ну, еще бы! Но во всем нужна мера. Хватит, говорю вам. Идите обратно да по дороге вдохните как следует этот запах дождя, и бензина, и молодой листвы, и духов — запах Парижа! Поглядите на эти огни, расплывающиеся в лужах, на Сену с ее черно-золотой рябью, на девушек в прозрачных цветных плащах. Это — жизнь! Если этого не будет, все наши лаборатории ни черта не стоят!

Альбер широко улыбнулся. Ему вдруг стало хорошо и легко. В самом деле, он молод и полон сил, и черное ночное небо над его головой полыхает рыжим отсветом огней любимого города — красавца Парижа, и впереди так много всего…

— Благодарю вас от всей души! — горячо сказал он Шамфору. — За все необычайное, что вы сказали мне! И за то, что вы сами же вернули меня к красоте реального мира…

— Вы романтик, дорогой мой, — сказал Шамфор. — Впрочем, не будь вы романтиком, лаборатория Лорана привела бы вас в ужас…

— …Да, Луиза сказала мне. — Пейронель не глядел на Раймона. — Она привыкла говорить мне все…

Раймон кашлянул. Он не знал, что ответить. Пейронель надолго замолчал. Он, фыркая, подпиливал обломившийся ноготь.

— Видите ли, я старый чудак, — заговорил он наконец. — Я так смотрю на эти вещи: если уж ты выбрал себе жену или мужа, то не бросай их, по крайней мере, в беде. Подожди, пока человек выкарабкается…

— Луиза думает так же… — смущенно сказал Раймон.

— Я знаю. А вы? — Пейронель впервые поглядел на него. — Какого вы мнения по этому поводу?

— При всех условиях воля Луизы для меня закон. — Раймон вовсе не был уверен, что именно так надо отвечать.

Пейронель засопел и стал разглядывать свой ноготь. Вошла Катрин, доложила, что все уже собрались на совещание. Пейронель, кряхтя, поднялся.

— Неудачно вы пришли… ну-ну, я понимаю, что вам трудно вырваться. Поговорим в другой раз, ничего…

Он подошел к Раймону, взял его за плечи, повернул лицом к свету; Раймон увидел прямо перед собой выпуклые глаза с желтоватыми белками в густой сети кровянистых жилок. Глаза были печальными и мудрыми — Раймон никогда не видел в них такого выражения. Ему стало не по себе.

— А вы-то любите ее? — Пейронель продолжал глядеть Раймону прямо в глаза. — Ну, по совести?

— По совести… не знаю! — выпалил вдруг Раймон.

Он сейчас же испугался своей откровенности. Но Пейронель вздохнул с облегчением, и лицо его немного прояснилось.

— Ну, вы, по крайней мере, не врете, — сказал он.

Профессор Лоран осторожно приподнял край бинта на лбу Франсуа, у границы волос.

— Приживление, кажется, идет нормально, — сказал он. — Можно снимать бинты. Дальше обойдемся одним Бисти-3. Глаза пока не разбинтовывать. Раньше надо будет задернуть темные шторы.

Он опустился в кресло, тяжело дыша. Мишель взял его за руку.

— Раньше я сделаю вам укол, — произнес он с неудовольствием. — Вы никак не можете оправиться после операции. Еще бы, три часа на ногах, такая напряженная работа в вашем состоянии.

— Мишель, ты начинаешь ворчать, как старая нянька, — слабым голосом сказал профессор Лоран. — Дюкло сделает мне укол, а ты займись Франсуа.

Сквозь плотно задернутые темно-зеленые шторы струился неясный, сумеречный свет. На глазах Франсуа еще белела повязка, но лицо и шея были разбинтованы.

— Франсуа, попробуй говорить, — сказал профессор Лоран. — Как ты себя чувствуешь?

Горло Франсуа напряженно задвигалось, губы открылись.

— Хо-ро-шо, — сказал он запинаясь. — Хо-ро-шо. Я рад, что могу го-во-рить.

Голос у него был чуть глуховатый, приятного низкого тембра.

— Пока довольно, молчи, — сказал профессор Лоран. — Сейчас мы проверим, как у тебя с глазами. Мишель, сними повязку. Видишь что-нибудь, Франсуа? Глаза не болят?

— Вижу все, — медленно проговорил Франсуа. — Так же, как раньше. Глаза не болят.

— Дюкло, включите за моей ширмой лампу. Теперь как, Франсуа? Почему ты жмуришься?

— Ни-чего, я уже привык. Все хорошо. Спа-сибо. Я очень рад! — Он улыбнулся.

— Тебе не больно улыбаться?

— Немного больно.

— Не двигай мускулами лица. Старайся сегодня больше не разговаривать. Будешь лежать до завтра. Глаза мы тебе опять завяжем. Завтра все будет уже в порядке.

— Я хочу посмотреть свое лицо, — сказал Франсуа. — Пожалуйста.

— Лучше бы завтра… Впрочем, дайте ему зеркало, Дюкло.