Поединок со смертью

Павел заткнул уши и начал орать. Его страшный, душераздирающий крик минутами превращался в надрывный вой. А то вдруг становился воплем отчаяния, негодования, скорби. Состояние Павла напоминало предсмертную агонию. Он вскочил с дивана, метался по комнате, крушил мебель, разбивал и ломал вещи. Мы замерли у экрана, перестали дышать.

Одно его неловкое случайное движение, и кнопка пульта на его запястье сработает. А тогда все… Конец. Смерть.

Но вдруг Павел остановился, странно посмотрел на Данилу – с неподдельной и невыразимой тоской, болью, мольбой, может быть. И заговорил – быстро, глотая слова…

Прошло несколько недель. Кира, как Вергилий Данте, вела меня все глубже и глубже в ад. Круг за кругом, круг за кругом. Целые цепочки дней исчезали, стирались из моей памяти. Я не помнил ни мест, где мы подолгу «зависали», ни количества выпитого спиртного и употребленных наркотиков.

Время от времени я просыпался от этого бесконечного кошмара и обнаруживал себя в самых неожиданных местах. То на старом грязном матрасе в подвале какого-то дома, то на чьей-то полуразвалившейся даче за сто километров от города, то на грязном полу клубного туалета.

Это был ад. Мерцающий холодными огнями ад. Я помню странный свет лазерных прожекторов. Видимо, мы забрели в какой-то клуб. Красные, похожие на очередь из трассирующих пуль, лучи пронизывали клубящийся никотиновый туман. В нем всплыло насмешливое лицо Киры.

– Не парься ни о чем, ты же решил умереть, – сказала она. – С каждым днем ты все ближе и ближе к своей цели. Еще пара недель без жратвы, на одной выпивке, и ты сдохнешь. Надеюсь, ты будешь в сознании. А то как-то обидно – проспать осуществление мечты всей своей жизни.

– Где мы? – спросил я, силясь удержать разомкнутыми тяжелые веки.

– Да какая разница! – отмахнулась Кира. – На!

Она сунула мне под нос пластиковый стакан с пивом.

Я молча взял и стал жадно пить. Сквозь грохот музыки доносился голос Киры, надсадно втолковывавший кому-то:

– Лучше заживо сгнить по собственной воле, чем превратиться в один из тех ходячих трупов, что называются «нормальными людьми»!

Или я сам это говорил? Я не понимал и не помнил. Кира была моим двойником. Она говорила то же, что и я. Она думала о том же, о чем и я. Она стала моим голосом.

Про Олесю я специально не вспоминал, но она всегда присутствовала в моем сознании. Иногда мне виделось ее спокойное лицо. Иногда казалось, что все это сон и сейчас я проснусь, а она будет рядом.

Пару раз я называл Киру Олесей. Кира не обижалась. Странно. Она пила и кололась вместе со мной, но всегда оставалась в сознании. Я ни разу не видел ее валяющейся без сознания или хотя бы просто спящей. И еще я не знал, откуда у нее деньги. Ни она, ни я не работали, и взяться им теоретически было неоткуда.

Только потом я узнал, что моя квартира продана, а я бомж.

Так прошло еще какое-то время. Сколько точно, я не знаю.

Мы опускались все ниже и ниже, в прямом смысле этого слова. Клубы остались где-то позади, как огни маленького городка, через который проезжаешь ночью на поезде. Теперь вокруг нас были только грязные вонючие притоны, наполненные странными существами, которые больше походили на персонажей из фильмов ужасов, чем на людей.

– Ад находится на земле, – убежденно говорила Кира (или я сам это говорил?). – Хуже этого мира нет. Посмотри вокруг. Посмотри на нас самих. Если хоть кто-то докажет мне, что может быть хуже, я покрещусь!

Она зашлась своим резким гнусным хохотом.

– Представляешь, сегодня по радио сказали, что человеку, который прошел крещение, прощаются все грехи. Можно крупно надуть Бога! Покреститься перед самой смертью, и чтобы в жизни ни делал, хоть ты серийный убийца, хоть военный преступник, – тебя будут вынуждены пустить в Рай. Такой порядок. Ну не глупо ли? Я уверена, что Бога нет. А если Он и есть, то Он, во-первых, самый большой кретин из всех, кого я знаю, а во-вторых, Ему на нас давным-давно плевать. Хотя, может, когда-то Бог был и ничего, а сейчас состарился и впал в маразм. Такое бывает…

Ее бесконечный бессмысленный бред звучал каждый раз, когда я приходил в сознание. Я привык к нему как к звуку телевизора или своему собственному внутреннему голосу. И каждый раз, открывая глаза, слушая ее нелепые глупые бредни, я понимал, что Кира права. Права! Да!