Поединок со смертью

Определив постояльца, она сказала мне «пойдём» и быстро зашагала по едва видной тропинке. Мы молча шли по кромешно тёмным улицам – фонарей нигде не было. Также молча мы вошли во дворик дома. Здесь, на окраине городка, потом шумно, со странным охающим звуком захлопнулась дверь, лязгнул засов, туго входя в проржавленное гнездо, взвизгнули дверные петли. С весёлой энергией, слившейся воедино с наслаждением от тепла и света уютного домашнего очага, я умылась и переоделась в длинную майку и шорты.

Наконец-то! Да, мы в тепле и светле, и надёжно защищены от внешнего мира. Что ещё нужно в ночную пору несчастному путнику? В небольшом деревянном доме было тихо и спокойно. Глухой стук в боковое окно был единственных тугим комком звука, который вдруг как-то озорно и почти нагло упал в сонное марево спящей окраины и разрушил на время эту глубокую мирную тишину. Однако он, этот странный стук, больше не повторился. Но неурочный звук как будто испугал хозяйку, бледность мгновенно разлилась по щекам, шея и грудь пошли крупными красными пятнами. Её внезапное волнение передалось и мне, будто нам дали понять, что в этом безмолвии дома мы не совсем одни, и этот утлый остров свободы, видно, тоже не очень надёжен. Неприятное ощущение, что кто-то может попытаться войти сюда без приглашения, всё сильнее овладевало мною. Густое неколебимое спокойствие сохраняли лишь часы-ходики кукушка и шишкинские медведи на циферблате – их еле слышное тиканье словно окружало нас стеной тайны. Хозяйка, голосом, вдруг утратившим всякое выражение, пробормотала себе под нос: «Я так и знала, опять он здесь бродит…», подошла к окну и резким движением поплотнее сдвинула занавески. В ночном мраке улицы прозвучал чей-то негромкий смешок, глухо хлопнула дверца машины. Я спросила:

– Ты… ты чего-то боишься?

– С какой стати бояться? – сказала она, пожимая плечами – её голос звучал нарочито сердито, но, похоже, это была всего лишь боль от беспомощности. Сама же она, очень может быть, только и думает о том, как бы выкроить часок для встречи. Или… ей этого мало? И она просто устала биться головой о стенку, притворяясь счастливой?

Я была для неё сейчас не просто человеком, который пришёл к ней на случайный ночлег и что-то там заплатит. Возможно, сотню рублей. Но и та, кому она легко может доверить свои сомнения, поделиться настроением, как обычно делятся душевной смутой со случайным попутчиком в поезде дальнего следования, на завтра совершенно забывая о нём…

– Прости, – сказала я в смущении. – Я просто так, не подумав, ляпнула.

Она посмотрела на меня внимательно, потом сказала, отведя глаза внутрь себя и – почти шёпотом:

– Это как бы ты идёшь по мосту, а мост вдруг под тобой прогибается, вот-вот проломится. И такой ужас от этого в сердце, что даже и смерть не такая уже страшная кажется. Но ты всё равно идёшь дальше, идёшь, идёшь… и говоришь, что это всё ерунда… И только бы дойти, и всё в жизни тогда уже совсем другое будет… Но когда дошла уже, вдруг понимаешь, что первая реакция всегда правильная. И ничего менять в этом смысле вообще не надо было бы…

Тут снова раздался стук в окно. Однако она сидела молча и даже не глянула в сторону окна.

– Ты чего-то боишься? Извини, если я назойлива… – снова спросила я, тоже внимательно глядя на неё.

– Пустое… Все боятся, – сказала она просто, будто и не замечая моего извинения.

– Чего?

– А просто. Просто все запуганы, понимаешь, такие времена, вот и всё. А тебе не страшно?

Я взглянула в её в глаза – да, в них совсем не было страха. Тогда и мой мимолётный страх тут же исчез, даже притворяться не пришлось.

– Нет, ничего, я просто спросила. Нет, я не боюсь.

– А ты что, из Москвы уехала не из страха? – спросила она задорно.

– У меня дача здесь, в деревне.

Она долго смеялась и качала головой, потом вытерла слёзы тыльной стороной ладони и сказала:

– Картошка золотая с этой дачи. Дачу можно и поближе было бы купить. Или новую построить. Тут на одной дороге больше потратишь. А может, в Мордовии кто есть у тебя?

Она спросила это, низко наклонив голову и строго глядя исподлобья.

– Ну правда, нет. Я, признаюсь честно, даже не знала, что это в Мордовии, когда адрес получила.

– Мордовия – хорошая страна, – сказала она задумчиво.

– Да, но не в Мордовии дело вовсе, говорю тебе. Из всех стран, кроме нашей, конечно, я больше всего люблю Данию. Там бы и жила, если б можно было.

– Почему Данию?

Она подняла изломанные брови и даже слегка приоткрыла рот в удивлении.

– Не знаю, почему это так, может в детстве слишком часто Андерсена читала, но меня и сейчас туда тянет. Я даже в Таллинн ездила ночным поездом из Москвы на один день, чтобы просто побродить в Старом Городе. Это похоже на Данию.

– А там у тебя кто?

– Да никто.

– А на кой? Видалась с кем?

– Я одна там бывала, просто гуляла по улицам Таллинна.

– Таллинн? А разве это в Дании? – рассмеялась она.

– Да нет же, – рассмеялась и я. – Но мне казалось, что там всё такое же, ну, очень похожее… Гуляла по Старому Городу и предствляла себе, что я в Копенгагене. И душа моя трепетала птицей, сама не знаю, почему, правда… История у них необычная. Вот был такой замечательный датский король – Христиан IV, правил, когда на Руси Романовых на царство избирали. Христиана тоже выбрал Госсовет, а его сына уже не утвердили на эту должность. Жена его бросила, но он не сломался. Свою корону заложил, чтобы экипировать войско и вести его на защиту страны от шведов. Был тяжело ранен, но поля боя не покинул, встал из последних сил и повёл войско в бой. Конец его был ужасен – умер в нищите и болезнях, ещё будучи королём, в 1628 году. А на западном Тибете в это же время было другое могучее царство Гуго, существовало оно ровно семь веков и погибло после визита к ним португальских католиков – в 1620 году. Возможно, потому, что в это время создавалась как раз посередине континента альтернативная прозападневропейская монархия… Есть какая-то таинственная связь между всеми этими событиями, мне кажется.

Она долго тихо молчала, потом сказала серьёзно:

– Картошка здесь хорошо растёт, и воздух хороший тоже.

– Здесь воздух чище, конечно, а картошку я вообще не сажаю, – сказала я привычно упрямо (мне уже не впервой объяснять, что у меня дача за пятьсот километров от Москвы вовсе не для картошки).

Она с некоторой обидой посмотрела на меня и сказала весело, словно прощая за обман:

– Да ладно, знаем мы все ваши московские секреты.

– Какие ещё секреты?

– Так ведь все знают, что Москва скоро провалится.

– Куда… провалится?

– Под землю. Она же вся на пловунах стоит.

– А!?

– От так-то.

– Откуда знаешь?

Теперь уже смеялась я. Однако хозяйка не сочла нужным обидеться, долго смотрела на меня затуманившимся взглядом, потом сказала просто:

– А я строительный техникум закончала.

– И что?

– Земля там у вас дороже золота, вот и убиваются ловкие люди за ней. Строят, строят, уже на голове друг у друга строить скоро будут. Всё выше и выше. Да ещё под землёй начали строить целый город, по телевизору видела. А это точно конец.

– Ты так считаешь? – уже без всякого смеха спросила я.

– А чего считать, тут хоть считай, хоть высчитывай – это уже и так ясно. Москва стоит вся как есть на болотах да на речках. Короче, на воде. Раньше большие стройки ставили на холмах, а если в низинах строили да на текучих грунтах, то делали насыпные грунты. Возами землю да известняк возили…

– А что такое пловун? – спросила я, удивляясь её осведомлённости.

– А это вроде как плот земляной. На нём город и стоит, как на грелке, а вода-то под ним, под этим пловуном, всё равно никуда не девалась. Так что город как раз и стоит на воде.

– Но раньше ведь строили…

– Говорю тебе, насыпи делали, – сказала она с лёгким раздражением. – Раньше в низинах строили мало и невысоко, насыпь не разрушалась от этого. А теперь строят так, что под землёй ещё на десятки метров роют. До самой воды. Какая, спрашивается, после этого устойчивость грунта?

– Это просто какой-то кошмар, – сказала я без всякого желания продолжать этот жуткий разговор.

– На вот, выпей, – сказала она, долгим, пристальным взглядом окинув меня и протягивая банку с квасом. – Могу, если хочешь, налить водки по стопарику.

– Нет, что ты, спасибо.

– И ладно. Да она у нас тут плохая. Многие травятся. Или выпьем всё-таки?

Я покачала головой, взяла квас из её рук, стала пить большими глотками коричневую густую жидкость, оглядывавая поверх тонкого стеклянного края банки комнату – стол, стены, стулья, кровать, печку, хозяйку… Она уже совсем родственно смотрела на меня. И вот теперь, словно по какому-то волшебству, в этот самый момент ощущение знакомости и близкого даже родства между нами было таким всамделишным и живым, и казалось таким надёжным, что мне сделалось всё равно, что будет ещё сказано и произойдёт между нами: мы уже, на этот вечер хотя бы, стали задушевной роднёй. Она встала, походила по комнате, потом хотела, было, присесть рядом на скамеечку, но вдруг резко обернулась к окну, замерла, будто прислушиваясь. Потом, с фальшивинкой в голосе, наивно сказала:

– Хорошо без мужиков.

Свет, падавший из сеней, на какую-то секунду испещрил её поблёклое лицо резкими тенями, сразу как бы состарил её. Гладко зачёсанные набок волосы тускло блеснули. На ней сейчас было надето домашнее тёмно-вишнёвое платье без лифа, длинное, до щиколотки, с очень большим, даже для её комплекции, вырезом, глубоко открывавшим усталую грудь и всю в складках шею. Полные ноги были босы. Большой палец сильно выступал вперёд и был немного загнут – видно, косточки её сильно донимали. Уютно цвыркал сверчок за печкой. Я стала незаметно разглядывать комнату. На столике в углу стоял компьютер – похоже, первый «пентюх» с громоздким монитором. Девочка лет двенадцати, молча и ловко, двигала фигурки игры «в войнушку». Хозяйка вышла, какое-то время её не было, она занималась чем-то в сенях, и я, чтобы хоть чем-то заняться и не сидеть истуканом, подошла к девочке. Та, совершенно не обратив на меня никакого внимания, быстро закрыла игру и поставила фильм. Я посмотрела на чернобелый портрет Хэма на стенке, потом вернулась на своё место. Девочка по-прежнему не замечала меня. Но вот в комнату вернулась хозяйка, непринуждённо согнала меня с табуретки, услужливо подставив стул в цветастом чехле, ласково коснулась моего плеча и сказала, как бы подбадривая или утешительно:

– Дома всё же лучше спать, чем на вокзале. Я кивнула.

Она ответила с улыбкой:

– Ещё бы…

Потом вдруг остановилась и злобно посмотрела на дочь, лицо её вспыхнуло яростью.

– Опять?! – крикнула она и, подбежав к столику, рванула провод из сети.

– Мам, ну нельзя так компы выключать, надо санкционированно, – втягивая голову в плечи, несмело сказала девочка, обнаружив довольно красивый, почти уже женский голос.

Однако под строгим взглядом матери она тут же вышла из-за столика и легла на кровать вниз лицом.

– И зачем эту дрянь только выпускают! – ругучим голосом сказала хозяйка.

– А что она смотрела? – спросила я.

– Да эти дебильные фильмы… «про это».

– Что именно?

– «Основной инстинкт».

– Это классика.

– Классика? Это бредятина самая дешёвая! Что про эти инстинкты фильмы снимать? Разве что для психиатров да следователей по уголовным делам.

– Некоторые любят, – сказала я.

– Любят! Ещё бы не любили! Здоровых людей уже совсем скоро не останется. А ведь из-за этого тоже люди мозги ломают. Да, ломают, – с усилием повторила она, напрасно надеясь на мою поддержку. – И ещё как! А дети-то этого не понимают. Смотреть их, эти фильмушки, – всё равно что ковыряться в помойной яме. – Так сказала она, глядя в сторону дочери, и добавила: Помойка она и есть помойка, сколько в ней ни ковыряйся.

Я дипломатично промолчала. Ну вот, подумала я, конец идилии, теперь весь вечер будем ругать современные нравы и корить молодёжь – печальные плоды общения с массами. Раньше ты была другой, милая дама, мне так почему-то кажется… Однако она быстро остыла, снова принялась за хозяйственную суету и, казалось, совсем уже забыла о дочери и запрещённом фильме. Хозяйка двигалась быстро и ловко, где-то отыскала прошлогодние журналы, бросила мне на колени – полистать от скуки, потом достала свежую скатерть, ловко кинула её на стол, сдвинула его к стенке, зажгла газовую плиту и поставила греть воду в большой кастрюле. Из духовки полотенцем вытащила посудину с борщом, ловко разлила еду по тарелкам, низко наклоняя призывно пахнущий котелок и бережно придерживая расписной деревянной ложкой лезшую через край аппетитную гущу. Она так хвалила свой борщ, что я невольно улыбнулась. Женщины почти всегда с особым энтузиазмом рассказывают даже о самых простых блюдах, приготовленных своими руками. Будто это не еда, а родные и любимые дети…

На столе стояла, обёрнутая полотенцем, кринка молока с плавающим в ней листом хрена, наверное, это помогало от скисания. Острый запах свежего борща приятно щекотал ноздри, на душе сремительно теплело и светлело, и я снова начинала верить в счастливое завершение своей сомнительной экспедиции в деревню. Там у меня экстремальная дача. Некоторое время мы говорили о каких-то пустяках, потому что я всё ещё чувствовала себя не вполне уверенно, хотя и маскировала это своё ощущение вежливой сдержанностью и любезными улыбками, но постепенно я вполне обвыкла, раскрепостилась, и мы, уже совсем непринуждённо, разговорились о главном. Расположившись поудобнее, я стала отвечать на её вопросы без всякого напряжения, сама же с откровенным любопытством погдядывала по сторонам. Разговор не прерывался, бойко тёк весенним ручейком. Мы сначала словно прощупывали друг друга, болтая о разном, без всякой цели, но вскоре я поймала себя на том, что мне очень хочется узнать о хозяйке побольше, возможно, что-то важное выяснить у неё. Я понимала уже, что это не просто случаный разговор. Однако расспрашивать её слишком настойчиво я пока не решалась. То, что было на самом деле лишь жадным любопытством к её личному прошлому, могло показаться ей чем-то более зловещим – я же не знала, что с ней было на самом деле, и что за жизнь она прожила, а жизнь эта, я понимала, была очень непростой. Я хотела, чтобы она первая начала разговор. Сама заговорила о себе всерьёз. Я просто смотрела на неё и ждала. Её лицо внезапно омрачилось, и от этого она стала казаться старше. Мы долго молчали, потом она, первой прервав уже ставшее в тягость молчание, извиняюще улыбнулась мне и как бы между прочим спросила:

– А тебе, правда, интересно?

– Правда, – сказала я, и это было истинной.

– Я голода больше всего боюсь, – сказала женщина так, будто открывала мне какую-то опасную тайну – низким голосом и подперев щёку рукой, при этом пристально глядя на лежавший на цветном блюде неровно отрезанный кусок хлеба. – Всё могу вытерпеть, только не голод. А вот как это объяснить тем, кто никогда не переживал ничего такого? Вот как?

Я смущённо пожала плечами.

– А я ведь и в Москве работала. В магазине «Колбасы», – сказала она. – И покупатели меня любили…

Она долго задумчиво молчала, теребя край скатерти. Но вот её настроение снова изменилось. Руки наконец успокоились, мирно легли на стол, лицо просветлело, губы раздвинулись в добродушную, немного грустную улыбку. Вот было бы странно встретить её там, в московском магазине! Мы бы могли кивнуть друг другу, или просто даже не взглянуть одна на другую. Я бы ничего не узнала о ней, и она ни о чём не спросила бы меня. Всё случай… Да, это случай! Она глянула на немя и вдруг заколебалась – о чём говорить дальше и говорить ли вообще, лицо её мгновенно стало непроницаемой маской…