Поединок со смертью

Боже мой! Тонкий, длинный нос, лицо взято в том же характерном повороте, но лишь в более значительном наклоне. Я повернула книгу – да, картина стала совсем другая! Это уже фигура с длинными, разметавшимися вьющиися седыми волосами, в брусничного цвета какой-то хламиде, а лицо истощено до прозрачности… Общее сохранилось только в наклоне фигуры. Но и разница тоже начиналась именно с этого. Теперь наклон стал больше, отчего глаз почти уже не видно. Он, этот человек, весь как бы унижен, глубинно оскорблён. Но и мучительно переживает это унижение, как свой собственный грех – с исключительной глубиной и потрясённостью… Эта сложная, почти волшебная метаморфоза портрета, не имевшего ни единой, слишком случайной черты, превращала его в некое подобие фрески. Я долго смотрела на изображение, которое, возможно, было автопртретом, пока оно не стало расплываться перед глазами. Перевернула страницу – снова приписка зелёными чернилами, которые почти не выцвели на тех местах, где ещё не похозяйничала сырость:

«Это уже не может быть тайной, как некогда желал я сам. По моей лишь неосмотрительности и большой доверчивости к людям у меня похищено само право собственности, даже на собственную жизнь. Видит Бог, я не хотел этого, и только в таком случае себе это позволить мог, если бы надеяся на божью помощь в совершении того труда, которым мысль моя всегда была занята и которая живет в моем уме и доселе. Но какую штуку со мной сыграли вновь – самоуправно, без всяких оговорок! Вскипать негодованием теперь уже будет и мало, и бессмысленно, хотя большего оскорбления нельзя было и придумать. Но что я мог объявить этим низким господам? Да и отвык я от этого совсем. От тех душевных внутренних событий, за коими последовали видимые ничтожные дела, не осталось теперь и следа…»

Странно… Кто это пишет? А вот ещё такими же чернилами, обрывки записей – какие-то телефоны, имена, цифры:

«Почти девять миллирдов в год даёт безвозмездно Америка, а Россия только триста тысяч…

Алексею Павловичу Щербатову передать….

Тел. 212.876.8497.

Сестра Щербатова, в Братцеве есть дом…

Дом самого на Новинском бул.

В Ницце последний Щербатов, Михайло.

Кириллу Владимировичу не забыть переслать… Г-н Оболенский в Париже…

Радзянко врёт бесстыже очень, пёсий сын…»

Дальше шли сплошные записи другими чернилами, и было много зачёркиваний и исправлений. Кое-как я всё же разобрала и этот текст:

«Каждый акт творчества стремится стать абсолютом, ибо в нём ищёт выразиться ядро личности, по-другому невыражаемое. Сотворяя красоту мира, он хочет, таким образом, победить хаос, но от трагедии хаоса может спасти только паралич личности.

Тогда вместо кратоты приходит красивость и красивенькое, гладкое и блестящее. Это и есть самый тонкий соблазн духовного мещанства и пошлости духа.

Второй соблазн – мессианство, учительство с его ханжеским запретительством, утопическим доктринёрством и воинствующим морализмом, что тоже не есть хорошо.

Из этих двух пороков сейчас у нас, похоже, возобладал первый – мещанский гедонизм и декаденская вседозволенность.

Они, эти оба порока, как рука руку моет, постоянно обуславливают и подпитывают друг друга.

Воистину, в таком искусстве, где хочет быть только человек со всем своим человеческим, человека то и вовсе нет…

Так есть ли третий путь?

Есть, но, как говорится, высоко лезть».

Дальше снова шли какие-то хозяйственные записи: «В ста шагах от русла речки, к северу от задней калитки, в верхнем горизонте от поверхности болота крупные сосновые корчи стволов и корней. Толщиною в три-четыре вершка, в отложениях торфа:

На глубине 1 метр древесный торф почти чёрный.

На глубине 2 метра черный травяно-древесный торф. Сильно разложился. Есть остатки древесины.

На глубине 3 метра более светлый травяной торф.

На глубине 3,5 метра бледно окрашеный, как бы вымытый. Горловина сосуда тёмного, густо синего цвета, хорошей сохранности. Монетка из меди, продолговатой формы.

На глубине 4 метра вязкая тягучая глина синего цвета. В ней хорошей сохранности два куска бересты с десятью чертами».

После этой записи ничего не разобрать, листы попорчены водой и плесенью. Переворачиваю их, вот ещё прилично сохранившаяся запись. Похоже, опять что-то хозяйственное.

«На участке высеяно смеси:

8 пудов овса 4 пуда пшеницы 4 пуда вики.

Осушка на десятину 10 руб.

Дополнительная осушка через 20 сажень 24 руб.

Корчёвка и планировка болот 30 руб. Всего 64 руб.

Удобрения 48 пудов томесшлака и 24 пуда калийной соли 80 %. Болото не убыточно, даёт доход…»

Далее дата:

1923 г.

«При землеустройстве села в отрубные участки прирезано 150 десятин болота. Означенный расход основной, должен быть расписан на 20 лет, что выйдет в год расходов с % на капитал – 10 %, около 6 р.40 к.