Поединок соперниц

— Я сохраню в тайне, что узнал вас, клянусь своей рыцарской цепью. И отныне я буду молиться за вас, чтобы вы порвали со своим теперешним положением и вновь стали гордостью христиан.

Он расхохотался.

— Напрасные усилия! Я так опорочен, что не все ли равно, как я встречу свой конец. Среди собратьев по вере меня считают предателем. Вдобавок меня принудили принять ислам, а христиане подобного не прощают.

— Что бы вам ни пришлось пережить, сударь, вы не нарушили главной заповеди — любить ближнего, как самого себя. И, спасая меня, доказали это.

Он долго смотрел на меня.

— Вы думаете, у меня еще есть шанс?

— Отчего нет? Вспомните притчу о заблудшей овце и слова Спасителя: «…На небесах более радости об одном раскаявшемся грешнике, чем о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии». Поэтому оставьте свое пагубное занятие, вернитесь в лоно Святой Матери Церкви и…

— Кто мне поверит? Здесь, в Святой земле, я слишком известен и осквернен.

— Что с того? Мир велик. Там, где о вас ничего не знают, можно начать все сначала. И вновь стать достойным рыцарем.

— Аминь, — тихо сказал он и ушел в ночь.

Больше я его не видел. Но вскоре узнал, что банда Черного Сокола перестала быть ужасом караванных путей. Более того, как-то один из побывавших в Иерусалиме паломников поведал, что некий Ги из Святой земли побывал в Риме и сам Папа принял у него исповедь, дав отпущение грехов. Мне очень хотелось верить, что это и был мой спаситель.

Я умолк, глядя на Риган. Огонь в очаге почти угас, она сидела, кутаясь в шаль, и я не видел ее лица.

Я продолжил:

— Одного я не понимаю — как этот человек, с таким трудом получивший прощение, мог вновь нарушить закон, да так, что сам Генрих Боклерк объявил его своим врагом?

И тут Риган всхлипнула, громко, с дрожью.

— Когда Гай родился… В тот день умерла наша мать, дав ему жизнь. Для отца это был удар. Он был словно не в себе. А в доме было несколько нищих, решивших, что если у хозяина родится сын, их щедро угостят. Отец это понимал и разозлился. Он выгнал их всех вон, хотя была зима и на улице завывала метель. И все они погибли. Все, кроме одной старухи. Она стояла за частоколом усадьбы и проклинала отца… и его сына. Как потом рассказывала моя нянька-валлийка, у Гая тогда на груди появилась отметина — опущенный углом вниз треугольник. А там, в Уэльсе, говорят, что это знак изгнанника. Вот мой брат и изгнанник… на всю жизнь.

Я сел рядом с ней.

— Клянусь тебе, Риган, что я не поступлю с ним подло. Я сделаю все, чтобы он понял, что я его друг… его родич. И сделаю все, чтобы он не попал в руки людей короля.

Женщина нашла в темноте мою руку и поднесла к губам.

Глава 3 Гита Декабрь 1131 года

Я помню и более холодные зимы, но так, как в эту, я еще не мерзла никогда. Может, оттого, что при жизни прежней настоятельницы, матушки Марианны, дела в монастыре Святой Хильды шли лучше и в запасе у нас всегда имелись дрова и торф.

Но теперь, когда матушка настоятельница отошла в лучший мир — да пребудет с ней вечный покой, — ее место заняла мать Бриджит, которая так запустила дела, что нам приходилось туго. Мать Бриджит, хоть и является образцом благочестия, в хозяйстве ничего не смыслит, и все обитатели монастыря с наступлением холодов почувствовали это на себе.

По наказу настоятельницы я проверяла ее счета, сверяла списки доходов и расходов. И несмотря на все уважение к новой аббатисе, мне порой хотелось затопать ногами, закричать, а при встречах с ней так и тянуло спросить, как же она намеревается провести доверенных ее попечению сестер Христовых через все ненастья и голод зимних месяцев?

— О, Святая Хильда, как же я замерзла!

Не выдержав, я поднесла ладони к пламени свечи, надеясь хоть немного отогреть, ибо они так озябли, что едва держали перо.

Мы находились в скриптории [29]монастыря — я и Отилия. И хотя на улице была зима, а к вечеру сырость окончательно проникла в это маленькое помещение, никто не позаботился, чтобы нам дали торфа для печи, и мы сидели в холоде еще с обеда.

Отилия подняла на меня свои близорукие голубые глаза. В серой одежде послушницы и плотно облегающей шапочке, из-под которой на ее плечи спадали тонкие русые косички, она казалась особенно хрупкой и трогательной. Отилия ласково улыбнулась мне.

— Не думай о холоде, Гита. Тогда и не будешь так его ощущать.

— Как же — не думай? Тебе хорошо, ты святая. Я же… Знаешь что, давай разведем костер из обрывков пергамента и погреемся немного. А то недолго и слечь, как бедняжка сестра Стефания.

Но Отилия покачала головой и вновь заскрипела пером.

Переписыванием рукописей в скриптории монастыря мы обычно занимались втроем — сестра Стефания, Отилия и я. Это занятие давало монастырю неплохой доход, так как книги стоили немало. Женщина-каллиграф — большая редкость, и то, что в обители Святой Хильды водились такие, — несомненная заслуга покойной настоятельницы Марианны. А для меня — несомненное удовольствие и возможность проявить себя. Ведь я считалась лучшим каллиграфом в монастыре.