Поединок в «Приюте отшельника»

— Мсье Риво хотел бы получить ответ как можно скорее, — продолжает Глория. — Так мы сможем избежать докучливых посетителей. В «Приюте» сейчас продаются сразу две виллы, что не идет на пользу нашей репутации. Люди могут решить: «Там что-то не так!»

— Ладно, — прерывает разглагольствования сестры Жюли. — Я согласна. Предупреди Риво. Если совсем устану от дилетантского бренчания, заткну уши — на это у меня пальцев хватит. Мы закончили? Я могу быть свободна?

— Ты становишься злой… — Глория качает головой. — Плохо себя чувствуешь?

— Какая разница? — вздыхает Жюли. — Когда умирают такие старые перечницы, как мы с тобой, никто не говорит: «Они долго болели…» Эпитафия звучит короче: «Они угасли…»

— Говори о себе! — гневно вскрикивает Глория. — Я «угасну», когда сама того пожелаю. Убирайся!

В ее голосе звенят слезы.

— Не переигрывай, — сухо бросает Жюли. — Доброго тебе вечера.

Проходя мимо колыбели, она взмахивает рукой в перчатке и произносит нараспев: «Ути-пути-путенъки…»

В спину ей звучит возмущенно-обиженный возглас Глории:

— Я с тобой больше не разговариваю!

Глава 3

Несколько дней спустя появился мсье Хольц собственной персоной, крупный мужчина с серыми глазами навыкате и обвисшими щеками-брылями (так выглядят изнуренные болезнью люди или внезапно похудевшие толстяки). Одет он был не по сезону — в строгий костюм, шляпу из ткани с рисунком «куриная лапка» и черно-белые полуботинки. «Работал прорабом или бригадиром, потом выбился в люди и стал патроном, — отметила про себя Жюли, — но держится уверенно и с достоинством…»

— Прошу вас, садитесь, — сказала она, кивком указывая на кресло.

— Мадам Бернстайн все мне рассказала. Вы можете быть совершенно уверены, что…

— И для вас не секрет, что я была известной пианисткой… — перебила посетителя Жюли.

— Знаменитой, — поправил Хольц.

— Можно и так сказать. Теперь я калека и, когда слышу фортепьянную музыку…

— Понимаю, — кивнул он, сжав руки. — Я сам прошел через нечто подобное. Мое имя ничего вам не говорит? Юбер Хольц.

— Нет, простите.

— Два года назад меня похитили прямо от заводской проходной и три месяца держали в заложниках. Преступники грозились отреза́ть мне по фаланге пальца каждый день, если семья не заплатит выкуп… Газеты много об этом писали.

— Я не читаю газет, но очень вам сочувствую. Могу себе представить, какой ужас вы пережили. Но кто же вас спас?

— Полиция, по наводке информатора. Я до сих пор содрогаюсь от ужаса, вспоминая то, что пришлось тогда пережить, и позволил себе заговорить о похищении по одной-единственной причине: мы оба — и вы, и я — уцелевшие. Вы скажете, что я выбрался из катастрофы без потрав, но это не так. Я утратил желание жить — как больной, потерявший вкусовые ощущения.

— Вот как…

Они улыбнулись друг другу — застенчиво и понимающе, как старинные друзья, сожалеющие, что так давно не виделись.

— «Приют отшельника» — то самое место, где я мечтал прожить остаток дней: никаких телохранителей, никаких охранных систем и замков, никакой слежки и писем с угрозами. Знали бы вы, мой дорогой друг, какое это счастье — быть обычным, рядовым, незаметным гражданином!

Жюли растрогали его искренность и проникновенный тон, которым он произнес «мой дорогой друг», и она сказала:

— Вам будет хорошо здесь. Лично я не стану возражать против вашей игры на рояле. Упражняйтесь на здоровье.

— Не уверен, что осмелюсь, зная, кто моя соседка.

— Перестаньте! Я теперь никто. Моя сестра в курсе вашего…

Жюли замолчала, подбирая верное определение. Приключения? Испытания?

— Нет! — отрубил он. — Никто, кроме вас, ничего не знает, потому что… потому что вы — другое дело.

— Благодарю… Давно вы играете?

— «Играю» — слишком громко сказано, скорее уж бренчу! Моя жена была великолепной музыкантшей. В молодые годы я серьезно занимался, но потом дела стали отнимать много времени, и музыка отошла на второй план. Я очень хочу вернуться к увлечению былых времен, тем более что мне повезло быть обладателем замечательного инструмента. Вы сможете сами убедиться, если согласитесь меня навестить. Моя вилла стоит в конце аллеи Мане. Для одного человека она, пожалуй, великовата, но очень мне нравится.

Он рассказывал о своем новом доме с трогательной доверчивостью застенчивого человека, который словно бы и сам не понимает, почему вдруг доверился первому встречному.

— Если я приглашу вас с сестрой, вы окажете мне честь?

— Глория больше не выходит, — чуточку слишком поспешно отвечает Жюли. — Сами понимаете, в ее возрасте…

— Да, конечно. Ваша председательша рассказала, что мадам Глории скоро исполнится сто лет. Это просто невероятно, она выглядит такой бодрой и оживленной! Мне всего шестьдесят семь, но рядом с ней я чувствую себя глубоким стариком.

«Боже правый, — подумала Жюли, — все было так хорошо, и вот он уже произносит банальные благоглупости. Будет жаль, если придется отшить его!»