Поединок. Выпуск 15

С этой минуты каждый день утром и вечером он писал мне длинные и, надо сказать, талантливые письма. Правда, начинались они торжественно и немного комично: «Мой уважаемый брат!..» Начинались так, потому что писал он их для истории. Он бросал бутылку в океан вечности, веря, что когда-нибудь волны прибьют ее к далеким берегам будущих времен, люди откроют эту бутылку и прочтут его мысли о нашей эпохе, ушедшей навсегда в прошлое.

Я был необходим ему только для обращения: «Мой уважаемый брат!..» Он злился, требовал от меня ответов на свои письма, которые были ему нужны для нового подъема сил, для его новых вдохновений. А мои ответы были короткими и совсем не эпистолярными: «Пошел к черту!»

Наконец ему надоела такая безответная переписка. Он выдохся, иссяк и в один прекрасный день, рассвирепев, взял и на моих глазах разорвал на клочки все свои письма ко мне, которым отдал столько сил и столько времени.

Мне было очень жаль брата. Я чувствовал себя виноватым перед ним. Он сам напоминал разорванное на клочки письмо. Если бы нашлась рука, которая смогла бы собрать его страсти, существующие вразброс, соединить, склеить их буква к букве, кто знает, может, получилось бы замечательное произведение человеческой природы. Всю жизнь его шатало, бросало из стороны в сторону. Он лихорадочно искал себя.

Теперь брат закончил механико-математический факультет и работал в лаборатории. Но до сих пор выписывал «Пионерскую правду». Так сказать, не по возрасту, а по характеру.

Он с детства был блестящим математиком, мой брат, хотя именно к математике относился весьма равнодушно, с ленцой, с прохладцей. Еще в школе любую самую трудную задачу, над которой безрезультатно бился весь класс, он решал сразу, запросто, и, видимо, от этого ему становилось скучно Та энергия, избыток которой мешал ему во всех его начинаниях, здесь как раз полностью отсутствовала. Чтобы Он ни делал, как бы ни жил, математика всегда оставалась с ним как единственно устойчивое в жизни. И куда бы его ни заносило, в конечном счете он понуро возвращался к ней, как к верной, покорной, готовой все ему простить жене.

Можете себе представить, в каком он находился сейчас состоянии, узнав о том, что кого-то надо спасать, идя по следам шайки уголовников-наркоманов. Разные роли играл в своей жизни мой брат, но роли детектива ему еще играть не приходилось.

— Это же здорово! — восторженно закричал он.

— Что здорово? — сердито посмотрел на него Папсуй-Шапка.

— То, что гибнет девчонка! — Брат уже не мог с собой совладать. — Мы организовываем частный розыск. Необходимо выяснить, кто к ней приходит и куда ходит она. Тихо-спокойно! Это я беру на себя!

— Ты Что здесь балаган устраиваешь, — перебил его Папсуй-Шапка. — Успокой ты его! — обратился он ко мне — Як тебе пришел, к взрослому человеку, а не к этому мальчишке.

— Слушай ты, Папсуй-Бабка, — разозлился мой брат, — ты думаешь, что только у тебя есть бабка, тыква и совесть? У меня они тоже есть! Если так, я буду действовать сам, по своему усмотрению.

И он ушел на кухню, вызывающе хлопнув дверью.

Его слова не могли меня не встревожить. Если в дело включится мой брат, если он подожжет фитиль своей дьявольской энергии… Трудно даже представить себе, что может произойти.

Но что я мог с ним поделать!

Мы долго еще размышляли с Папсуем, как выйти нам на эту банду, как спасти девчонку, оказавшуюся у них в руках, но в ту ночь ничего путного придумать не могли.

Можно верить или не верить в рок, во всякого рода знамения, но бывает такое стечение обстоятельств, когда невольно начинаешь задумываться, а нет ли в жизни такой таинственной взаимосвязи, когда одно событие как бы предвещает другое.

Появление этой девчонки оказалось для нас далеко не случайным.

Утром следующего дня нас вызвал к себе на оперативное совещание начальник отдела полковник Щеглов, бритоголовый, грузный пожилой человек, во всей громоздкой фигуре которого чувствовалась крепкая армейская плоть. Он в равной степени мог быть и полковником, и генералом, и рядовым милиционером, из тех самых немолодых постовых служак, которые так часто встречались в послевоенную пору и которых почти нет у нас сейчас в нашей милиции Их сменили худенькие, стройные молодые милиционеры, похожие на старшеклассников.

Армейская плоть его проглядывала во всем — и в том, как он, по-хозяйски положив на стол форменную фуражку, медленно, добротно вытирал бритую голову большим белым платком, и в том, как он засовывал ладонь за широкий ремень на крупном животе, и в том, как он, прищурившись, курил папиросу, при этом держа ее огоньком книзу тремя пальцами, как цигарку.