Поединок. Выпуск 4

Что фраза эта относится не ко мне, понял я, когда дверь пискнула и на пороге возник Комаров–младший с громадным жестяным чайником в руках.

– Уже?

Поставил младший чайник на пол и зашмыгал носом.

– Надоело, – говорит. – Что я, по–твоему, до ночи буду гулять? Вечер ведь уже!

Точно. За разговором прошел целый день. Маленький кабинет наполнился белесой синью, окна почернели.

Неловко я себя почувствовал.

– Извини, – говорю. – Это я твоего отца задержал. Ты, Пека, раздевайся, а я пойду.

– А чего извинять–то?

Сказал, и в голосе – непримиримость. Здорово обиделся.

Взял я шапку, потянулся за шарфом, но встать не успел; придержал меня Комаров–старший за плечо.

– Непорядок, – говорит. – Вдвоем работали, а голодать одни желаете? Не по закону это. Сымайте тулупчик, и милости прошу к столу. Давай стаканы, Пека.

Пека – он сновал по комнате, как маленький бесшумный челнок – вытащил три гранёных стакана, сверток какой–то, и – раз, раз – письменный стол под его руками превратился в стол обеденный. В центре чайник, на салфетке хлеб и колбаса, в блюдечке сахар, в каждом стакане – по ложечке.

– Садитесь, – говорит. – Кипяток–то стынет.

…И опять я не попал домой.

Разморило меня от еды и тепла, и задремал я. А потом и уснул, да так крепко, что почти не почувствовал, как перевел меня Комаров из–за стола на диван, положил и укрыл полушубком.

Разбудили меня голоса.

Сквозь сон не сразу разобрал я – где я и что со мной. А когда понял, то стыдно стало. До того стыдно, что зажмурил глаза что есть сил и притаился.

Молод я был. Ох как молод! И чего стыдился? Что устал на работе, а хорошие, добрые люди уложили спать? Разве ж это позор? Так нет, подсказало мне уязвленное самолюбие, что, дескать, в подобном положении есть что–то унижающее мое достоинство.

Лежу я, значит, с закрытыми глазами и придумываю фразу побойчее, чтобы встать с нею и уйти, соблюдая достоинство.

А из угла шепот:

– Ты мне про брильянты расскажи.

Это младший Комаров.

– Да рассказывал же…

Это старший.

– А ты ещё раз.

– Интересно?

– Спрашиваешь!

– Только потом чтобы сразу спал! Уговор?

– Честное слово под салютом всех вождей!

– Значит, делали мы обыск в Марьиной роще у одной спекулянтки марафетом, кокаином то есть…

Разве тут уснешь? Бриллианты и кокаин… «Но субинспектор не растерялся…» Я совсем притаил дыхание, но уже по иной причине – чтобы не упустить ни слова.

И вот что я услышал в ту ночь.

ГЛАВА 4

Прошлым летом, аккурат когда ты к тетке Марье в деревню ездил, всё и случилось. Арестовал Родионов из транспортной бригады жулика одного. Чего он к нему сунулся – и сейчас ума не приложу. Френчик на жулике был чистенький, брюки – торгсинского товара, документы в порядке. Я уж Родионова пытал: почему ты к нему? Нюх, говорит. Носом, говорит, учуял я его нехорошее нутро. Ну, это он так, для красного слова; вернее, что располагал данными, вот и вышел в цвет.

Растрясли мы здесь в МУРе его чемодан, вынули на стол вещи – бельишко, носки и, между прочим, курицу в газете. А чего ищем – и сами не знаем. Может, золото. Может, валюту. Или чего ещё. Родионов нам не говорит. Одно твердит: ищите аккуратнее.

А жулик тут же сидит. И очень протестует. Прокурора требует. А зачем прокурор, если есть ордер на обыск? Втолковали мы это жулику, понятых к двум ещё двух пригласили – для крепости, но только он всё равно сильно беспокоится. У нас, говорит, в дорогой моей Одессе, налетчик и то обходительнее вас. Костюм с тебя снимает и, чтобы не гулял ты, как библейская личность по родному бульвару Фельдмана, выдает тебе смену из утиля – носи, прикрывай мужскую доблесть. А вы, говорит, мне чемодан ломаете, а с кого новый спрашивать – с памятника гражданину Бебелю?

Разобрали мы чемодан на мусор и не нашли ничего. Куда теперь вещи ложить?

– Не ложить, а класть.

– Правильно: класть. Ты, Пека, за словами моими следи; если не так скажу, поправляй… И что за напасть: и книжки читаю, и за собой слежу, а язык – ровно как отдельный: сам по себе неправильно говорит…

– Па…

– Ну чего?

– Не чего, а что… Ты дальше рассказывай.

– И то… Я и думаю: куда обратно будем обмундировку класть? На жулика этого ордер есть – арестовать; следовательно, его в тюрьму препровождать надо; и вещи его должны быть с ним. А вот в чём? И ещё – что с курой делать? Куру в камеру ни за что не разрешат. Думал Родионов, думал, как с нею поступить, и говорит: чтоб тебе, гражданин, сегодня казенным ужином желудок не расстраивать, так и быть, пируй в последний разок, ешь свою куру. Только здесь, при нас. Тот – да нет, сейчас не желаю, позвольте с собой взять. А Родионов порядок соблюдает: или ешь, или опишем как вещественное доказательство. Уговорил. Взялся тот кушать, только кусочек отломил, а из куры сверток на пол – хлоп!

– А в нем юфта?

– Не юфта, а кокаин. Юфта и марафет – это на блатной музыке. Тебе ни к чему. Кокаин там был – двести граммов в порошке. Больших денег стоит… Родионов жулику и говорит: что ж вы, гражданин, замолчали? Сейчас, мол, самая пора языку нагрузку дать. Рассказали бы за родную вам Одессу, за вашу блатную жизнь и за то, где купили этот товар и кому везли…