Поединок. Выпуск 7

— Старший лейтенант, наверно, по–другому думает. Он, наверно, как Закурдаев, — объяснил Борька.

— А ты спроси поди, — посоветовал Зубков.

Борька поспешил в голову цепочки. Когда обгонял Закурдаева, заглянул ему в глаза. Закурдаев сощурился и погрозил ему пальцем. Борька ничего Закурдаеву не ответил и прибавил шаг. Поравнялся с Сорокиным. Но спрашивать его ни о чем не стал. Старший лейтенант был чем–то озабочен. Борьке казалось, что старший лейтенант наверняка сейчас думает о нем. А точнее, обо всей этой истории с гранатой и т.д. И конечно, он также осуждает его, как и Закурдаев. И не только осуждает, а, возможно, даже обдумывает, как теперь с ним поступить, может, и на самом деле отдать под трибунал?

Сорокин действительно был погружен в размышления. Но конечно, не о Борьке. Он думал о том, что они вряд ли донесут до своих живым капитана Колодяжного. Потому что, когда командира сегодня перевязывали, он ясно увидел вокруг раны на бедре сиреневый овал гангрены. А это значило, что дела командира очень плохи. А для него, Сорокина, капитан Колодяжный был не только командиром, но и другом, который научил его многому хорошему. Когда в тридцать восьмом году Сорокин прибыл молоденьким лейтенантом на заставу для прохождения службы, Колодяжный был начальником заставы. Не все тогда, на первых порах, ладилось у Сорокина. Многого он еще не знал, не умел. И Колодяжный не пожалел ни сил, ни, времени, чтобы помочь молодому командиру стать на ноги. Не такая уж большая и разница была у них в летах. А был он, Антон Семенович Колодяжный, и бойцам и командирам как отец. Обо всем об этом и думал сейчас Сорокин. И поэтому, когда заметил неожиданно возле себя Борьку, то в первую очередь вспомнил не о том, что докладывал ему о нем Закурдаев, а о его несчастной доле. Вспомнил и от всего сердца пожалел парнишку, с которым так неожиданно свела их судьба. А парнишка–то оказался смелым и находчивым. И Сорокину уже хотелось не жалеть его, а гордиться им и подбодрить его. И он спросил:

— А из боевой винтовки ты когда–нибудь стрелял?

Борька не ожидал такого вопроса, но обрадовался ему:

— Из боевой, товарищ старший лейтенант, не приходилось. А из мелкокалиберной выбил на «ворошиловского стрелка».

— Вот и я думаю, тяжеловата для тебя будет боевая, — сказал Сорокин.

Борька понял: винтовку, пожалуй, ему не дадут. И взмолился:

— Я справлюсь, Николай Михалыч…

— Ничего, — успокоил его Сорокин. — Мы тебе автомат раздобудем.

«А судить меня не будут?» — так и подмывало спросить Борьку. Но он спросил о другом:

— Какой — наш? Немецкий?

— Скорее всего, немецкий. К нему и с патронами легче, — ответил Сорокин.

Борьке снова захотелось спросить: «А когда добудете?» Но неожиданно в чаще деревьев обозначился просвет. И все стали смотреть в этом направлении. Казалось, что в конце просвета лес обрывался и начиналась пустота. А за ней снова росли деревья.

— Ведь там, наверное, река, — сказал Зубков. — Иначе чего бы лесу через даль видеться?

— Возможно, — не стал возражать Сорокин. — Быстро мы пришли.

— Так ведь и шли ходко, товарищ старший лейтенант, — заметил Зубков. — Гимнастерку на спине хоть отжимай.

— В таком случае, оставайтесь здесь. А я осмотрю местность, — сказал Сорокин.

И пошел дальше. Зубков отпустил его метров на сто и кивнул Закурдаеву:

— Давай–ка вместе с Сапожниковым за ним.

— Ну да. А он заругается, — возразил Закурдаев.

— Сполняй! — даже не пожелал объясняться Зубков. — Быстро сполняй!

Закурдаев кивнул Сапожникову, и они двинулись следом за старшим лейтенантом. Сорокина они увидели лежащим. Старший лейтенант, прижавшись к земле, старался разглядеть реку из–под молоденьких елочек. Но впереди, как назло, висела надломленная береза и закрывала весь вид. Сорокин решил перебраться на более удобное для наблюдения место и увидел пограничников. Но отнесся к этому совершенно спокойно и только сказал вполголоса:

— Давайте немного правее возьмем.

Они продвинулись вниз по течению метров на сто и снова подползли к берегу. И сразу все трое, словно по команде, замерли. Метрах в пятнадцати от берега на воде спокойно покачивался белый катер. На корме сидел немец и смотрел на поплавки удочек. Ни справа, ни слева от него никого больше видно не было. Пограничники отползли назад, в глубь леса. Но настолько, чтобы не потерять белый катер из виду.

— Откуда он тут взялся? — недоуменно спросил Закурдаев.

— Наверно, оттуда, с переправы пригнали, — решил Сапожников. — Захотелось немецкому начальству ушицы отведать, вот он и бросил якорь в тихой заводинке.

— А что у него на борту написано, не заметили? — спросил Сорокин.

— «Белая роза», — ответил Сапожников.

— А другая надпись? — вспомнил Закурдаев.

— На каюте? Курить запрещается, — объяснил Сапожников.

— Хм, — хмыкнул Закурдаев. — Гранату бы ему туда. Сразу бы и ухи отведал, и дыму понюхал.

— Были бы одни, так бы и сделали, — сказал Сорокин. — А сейчас все по–другому делать будем.