Поединщик поневоле

Приятно, конечно, что за тебя отомстят, так сказать, от всей души, но хотелось бы и дальше радоваться здесь в Женеве, а на том свете. А еще до слез было жалко отдавать Шип. Я действительно надеялся, что под шумок обвинения в нарушении договора удастся избежать поединка и оставить палочку себе. Но, пожалуй, это желание действительно вообще из раздела несбыточных. Не по Сеньке шапка, как тут же заявил гоблин, легко прочитав мое расстройство.

Мы еще пару минут поболтали о пустяках, а затем я выпихнул Иваныча в коридор и побежал на последнее занятие к своим любимчикам. Успел лишь заскочить в спецхранилище и прихватить оттуда небольшую шкатулку. К нужному месту добирался по подземным переходам, потому что над академией собрались тучи и зарядил дождь. Из ближайшего особняка к затерянной среди зарослей беседке пошел, прикрывшись сверху активированным щитовиком с измененной плотностью поля. Держать его было не очень удобно, но и идти не так уж далеко. Зато добрался совершенно сухим.

Беседка была достаточно обширной, чтобы вместить всех учеников группы. Дожидавшиеся моего появления ребята выглядели опечаленными, и это, честно говоря, грело мне душу. Не то чтобы я к ним так сильно привязался, но все равно приятно ощущать, что кого-то печалит даже временное расставании с тобой. К тому же после моего выпуска из детдома прошло не так уж много лет, чтобы забыть о том, насколько привязчивы дети и что даже за внешностью совершеннейших зверят, которыми были мы с моими одноклассниками, всегда таится ранимая и очень отзывчивая душа. Просто нужно пробиться сквозь скорлупу, причем не грубо, а очень аккуратно и с искренней заботой. И тогда отдача будет запредельной. Но кому из взрослых это нужно, кроме истинных фанатиков своего дела? А таких, увы, среди взращенных Совком педагогов не так уж много. Большая часть моих учителей проговаривалась, что в педагогический они пошли только потому, что не поступили в другой ВУЗ.

Почему мы практически всем детдомом любили нашего завхоза — временами уходящего в запой мужика, не имеющего вообще никакого образования? Потому что он видел в нас почти своих внуков и относился соответственно. Остальные просто отрабатывали программу и плевать на нас хотели с высокой колокольни. У меня нет ни малейшего желания делать педагогическую карьеру, и факультатив в академии станет всего лишь своеобразным хобби, но и уподобляться озабоченным лишь своей неустроенной жизнью учителям я не собираюсь. По крайней мере, я пока еще не забыл, каково это — быть никому не нужным пацаном.

— Итак, ребята, сегодня у нас последний урок. Не знаю, как вам, но мне немного грустно. Впрочем, мы увидимся через некоторое время, если, конечно, не произойдет ничего непредвиденного.

— Вы намекаете на поединок с эльфами? — довольно грубовато прервал мою речь Анри, но сейчас вид у пацана был не хамский, а какой-то хмурый. Казалось, будто я его чем-то обидел и он еле сдерживал злость.

— И о поединке, и вообще, — честно ответил я. — Профессия оценщика не самое безопасное занятие, так что случиться может все что угодно. Давайте не будем о грустном. Точнее, мы поговорим о печали в плане ее изучения как одного из основных мотиваторов для творчества. Так же как и любые основные чувства, грусть имеет множество разнообразнейших проявлений, которые в полной мере отражены в искусстве. Если подумать, именно это чувство является сильнейшим триггером. Как и другие сильные эмоции, грусть становится топливом, разжигающим своеобразную печку, в которой появляется огонь энергии творения. Для большей наглядности хочу показать вам еще одно произведение искусства, наполненное энергией творения.

— Но там ведь нет сущности! — опять влезла назойливая Милетта.

Странно, но теперь ее выходка не вызвала у меня привычного приступа раздражения, и даже не пришлось усилием воли натягивать мягкую улыбку, она сама тронула мои губы и была совершенно искренней.

— Это еще одна тема нашего урока. Чтоб влиять на окружающий мир, необязательно обладать большой силой. Порой достаточно искреннего посыла и толики энергии творения, чтобы суметь достучаться даже до самых черствых душ.

— Вы считаете нас черствыми? — вскинулась Аннет.

Именно эта девочка с бледной кожей и волосами, которые в моменты эмоциональных вспышек шевелились словно змеи Медузы Горгоны, сохранила настороженность ко мне практически до самого конца.

— Черствой создатель шкатулки считал ту, для кого предназначалась эта вещь. — С этими словами я положил на небольшой столик, находящийся в центре беседки, принесенную с собой коробочку. Затем несколькими движениями прокрутил торчащий сбоку ключ.

Это была стандартная музыкальная шкатулка, которые были очень популярны в Европе в конце девятнадцатого века. Почти стандартная.