Поэма

Час за часом яд по капле высасывал из меня жизнь, его неумолимая упорная работа напоминала мои собственные недавние действия за спиной мужа Эммы. Впрочем, если последний не был лишён возможности действовать, то я мог разве что шевелить глазами. О, это было идеальное орудие мести, оно обездвижило и заперло меня в клетку с собственными мыслями сожаления, которые в одночасье восстали, надев мантию судьи; оно оставило мне слух, заставляя не слышать рядом голоса Эммы и улавливать неумолимый бег времени в тиканье часов; оно не забрало зрение и безжалостно говорило: "смотри! В конце концов ты остался один".

На протяжении этих дней мириады мыслей посещали меня, но лейтмотивом была одна. Мне казалось, что правомерный результат, к которому я пришёл, и есть справедливая цена за выбор пути не сердцем, а рассудком.

На пятый день моего свержения с пьедестала нормальной жизни, дверь в номер с силой распахнулась.

– "Неужели они наконец решили проигнорировать мой do not disturb?" – подумал я.

Ещё до того, как Эмма вбежала в комнату, я с радостью и волнением узнал её быстрые лёгкие шаги, которые глашатаем выдавал нетерпеливый цокот каблучков.

– Джозеф! – воскликнула она.

Выглядел я не так ужасно, как мне казалось, все физиологические процессы в организме сильно затормозись; сердце, казалось, стучало не чаще чем у крокодила, занырнувшего на дно реки, вероятно в состав яда входил какой-нибудь sedatif [фр. – седативное ср-во].

– Он всё рассказал мне, Джозеф! – на ходу заявила Эмма. – Боже мой! Что ты наделал?.. – Она присела рядом и взяла меня за руку. – Глупый, глупый, Джозеф! Что же ты наделал? – убивалась скорбь.

Я внимательно, не отрывая взгляда, смотрел на Эмму. Второй раз в жизни я видел её убитую горем, ресницы прекрасных глаз всё ещё блестели недавними слезами. Красота моей гостьи обрела какой-то особый ореол, она была подсвечена нимбом, слетевшим с неба. В Эмме чувствовалось столько трагичной борьбы, самоотверженности, решимости, что всё это не могло не завораживать. Невозможно было не залюбоваться ей в такую минуту, пусть эта минута отнюдь и не сверкала блеском счастья. Но каково же мне было лежать в кожаном мешке, когда душа изо всех сил стремилась вырваться, когда желание броситься навстречу Эмме, утешить её сжигало сердце?

– Как видишь, – одновременно вырвались из глубоких озёр глаз две горячие капли, – я не привела врача. Это бессмысленно, Джозеф… новый яд… никто не знает.

Эмма разрыдалась, а я изо всех сил тщетно пытался пожать её руку.

Через несколько минут она оправилась, отёрла слезы и снова взяла меня за руку.

– Я ушла от него, Джозеф! – радостно заявила Эмма, – теперь я твоя, а ты мой!

На мгновение я каким-то чудом совладал с путами паралича. Мои пальцы неистово схватили любимую руку, губы c восхищением и гордостью произнесли заветное имя. Вспышка света необычайной силы взорвалась в моём мозгу, и её отголоски эхом пронеслись по всему телу, я забылся.

Мне приснился удивительный своей реалистичностью сон.

Маленькая девочка очень похожая на Эмму, смеясь, бежала впереди. Она стремилась навстречу океану, неторопливо катившему свои волны. Мы с Эммой неторопливо брели за ней следом, полной грудью вдыхая приятный солёный воздух.

– Знаешь, – обратился я к спутнице, – как для того, чтобы построить плотину нужно затопить прилегающие земли, так, может быть, и нам было необходимо время не только для того, чтобы отыскать друг друга, но и для того, чтобы преодолеть условности?

– Условности – неотъемлемая часть жизни, – философски заметила Эмма, вздыхая, – я и сама думала над этим. Условности останавливают только глупца. Один ты виноват в том, что всё вышло так как вышло. Через несколько лет после нашей разлуки мне показалось, что на самом деле я была готова никуда не уезжать и остаться тогда с тобой, но ты не умел позвать.

Горькая боль мышьяком отравила моё сердце, я почувствовал всю тяжёлую правдивость этих слов.

– Когда же ты приехал, – продолжила через мгновение Эмма, – я не только сразу узнала тебя, но и обрадовалась огню, пылавшему в твоих глазах. Казалось, годы лишь сблизили наши души. Меня очень тронуло то, как сильно выросли в тебе чувства, поразило то, как неумолчно вторило твоему рвущемуся ко мне сердцу моё сердце. Пусть годы и изменили тебя, ты больше не был шатким танцором…

– Так вот значит, как ты называла меня за глаза!? – рассмеялся я, заключая спутницу в плен объятий.