Поэма тождества

Папа поднял перчатку, уронил платок и ударил молотком, как горилла, вставшая на задние лапы, по воле сценаристов, никогда не бывавших в джунглях, бьёт себя кулаком в грудь, или как попавшая в водоворот в ванной плавучая детская игрушка бьётся об эмалированное дно, не пролезая сквозь зарешеченный сток. По этим сигналам, хозобозники выпихнули, выпинали и втолкнули на сцену, мостки и подмостки трехглавого, шестиглавого и девятиглавого церберов, и, один из них был тот самый, с головами, глазами и веками, которого ты встречал в котельной. Собаки, брызжа слюной, поджимая хвосты и поднимая на тебя лапы, окатили тебя струями мочи и улеглись окрест, полумесяцем и полусолнцем. Вертухаи дразнили их копьями, палками и цепами, но псы лишь вяло, изредка и нехотя перекусывали орудия, оружия и руки охранников, не подпуская никого ни к тебе, ни к себе, ни к своим ошейникам, поводкам и поводырям. Их моча, застыв, заполимеризовавшись и затвердев, как, обнаружив скрытого под снежным настом тетерева замирает лайка, давая своему хозяину возможность прицелится, или как расплавленный силикагель, которым облили для сохранности уже начавшую трескаться античную статуэтку, одела, опоясала и изолировала тебя непробиваемым, невзрачным и неощутимым доспехом, бронёй и славой.

По новому знаку, символу и лабиринту Папы, зеки вывели индриков, баньши и горгулий. Церберы расступились, отступили и попятились, открывая к доступ, пароль и путь к твоему телу. Но ты не слышал ни звериных кинингов, ни беспрерывных атак, ни ударов когтей, зубов и рогов. Окаменевшая моча церберов сцементировала тебя с песчаной крошкой, основанием и подложкой арены и ты возвышался как непотопляемый, непоколебимый и недоверчивый монумент, монолит и манускрипт среди кишащего моря, океана и сети, полной лап и хвостов, голов и тел, чешуи и шерсти. Тебя царапали, грызли и лакали китоврасы и пегасы, симплициссимусы и алканосты, жар-птицы и птицы Рух. Злокозненные, зловредные и злоковарные порождения фантазий, выдумщиков и кошмаров, чудища, чудовища и химеры, все как один, стая и таксон, поднялись, легли и воспарили на твою защиту, сохранение и неприкосновенность. Раньше, ты бы, возможно удивился, испугался и напрягся от такого единодушия, согласованности и ненависти недрессированных, неприрученных и всеядных тварей, и тогда бы, учуяв твой страх, неуверенность и пот, они бы нашли, открыли и накинулись на тебя и разорвали, не оставив ни косточек, ни ребер, ни глазниц. Но сейчас ты был, пах и являлся таким же ущемленным в правах, ограниченным в передвижении и безответственно созданной тварью, с которой можно серьёзно поиграть, шутя придушить и невзначай поцарапать, но на которую нет возможности, причины и предпосылки для окончательного посягательства, гибели и покушения.