Поэма тождества

Когда гомонящим, голосящим и гламурным паханам и Папе надоело, опротивело и разочаровало такое, другое и непредсказуемое бессилие пленников, выкормышей и населенцев зверинца, зоосада и бестиария, они, оставив простых зеков следить, убирать и разбираться за, с и под животными, птицами и гадами, паханы с Папой во главе колонны, череды и строя, покинули, дезертировали и удалились с поля, пашни и пажити несостоявшейся драки, спарринга и брани. Едва за последним паханом захлопнулась калитка, люк и штора, поведение зверей, полулюдей и полунелюдей враз, вмиг и немедленно переменилось, как камбала из темной становится серой, попав на песчаный грунт или как теплый безоблачный пассат внезапно оборачивается муссоном с проливным дождём. Они, выпрастывая свои члены, гурьбой, толпой и всем, всеми и всякими скопом, скобами и скоростью подались к тебе. Церберы, бывшие, слывшие и настоящие ближе всего, всех и каждого к тебе, тут же положили тебе на плечи свои передние лапы, задышали тебе в лицо своими голодными, зловонными и горящими глотками, чашками и блюдцами, и, обхватив твои бёдра задними лапами, приступили к трению о них своими ребристыми, клиновидными и воспаленными пенисами. Когда бы ты сохранил у себя способность обращать, возвращать и перелицовывать внимание, ты бы отметил, что в процессе коитуса морды, головы и пасти стражей мертвых собак трансформировались, перетекали и начинали походить на человеческие, как рисунок на спинке пронзительно верещащей бабочки «мертвая голова» или как пролетающие над головой романтичного влюбленного облака, каждое из которых напоминает ему портрет неразделённо-возлюбленной. И когда бывшие когда-то, давно и еще сегодня церберами зеки эякулировали, раскрылись и поддались, твоё тело без разбора, благодарности и промедления, не находя, не ища и не встречая сопротивления, трения и противодействия разложило арестантов на компоненты, протоэлементы и неорганические соединения, разъединения и сочленения и втянуло всё это, то и последующее в себя, вызвав гвалт, вал и восклики одобрения, похвалы и признательности. И пока не опустела последняя клетка бестиария, последний инкубатор скриптория и последний вольер депозитария, к тебе непрерывным потоком, лавиной и цунами шли и ползли, летели и тащились, ковыляли и прыгали гомункулюсы, гуманоиды и големы, кентавры, онокентавры и зеброкентавры в тельняшках, дворовые, домовые и домашние, кобольды, дварфы и лепреконы, инкубы и суккубы, фавны и нимфы, тролли и великаны, твари, существа и сути на поклонение, съедение и освобождение.

Пока твоё тело впитывало порождений сна и бодрствования, полусвета и полутьмы, мифов и легенд, ты сам продолжал наблюдать за тем, как в тебе зреет, варится и наливается страницами, силами и градиентами твоя смертоносная для всех линий, в которых заблокированы ответственность, реализация и честность, для всех лучей, в которых недоступны иерархии, непрерывность и структуры, для всех векторов, в которых отсечены переливчатость, супраментализация и самоосознание.

Пожалуй, и то, что было потом, может запомниться навек…

Растерянные, потерянные и ставшие безработными зеки, служители бестиария, охранники развлекалища и чистильщики клеток, перьев и шерсти, не решаясь приблизиться, отвернуться и откреститься от тебя, статуями, атлантами и лемурийцами застыли в тех позах, асанах и партиях, в которых их застало радикальное, всеобщее и недоступное их пониманию, осознанию и анализу опустошение тюремного бестиария, где столетьями культивировали, как зяблик выкармливает прожорливого кукушонка, давно лишившего маленькую птичку его настоящего потомства, или как опытный экспериментатор тестируя новый прибор, дополнительно калибрует его шкалы, приспосабливая к сугубо своим измерениям, самых необычных, опасных и несуществовавших тварей. Ты же, запертый, неповреджённый и недвижимый в панцире из мочи церберов, смотрел невидящими глазами в пространство перед собой, видящими глазами внутрь себя и глазами тела озирая весь тюремный комплекс без изъятий, прочерков и недоступных мест, углов и верхов.

Для твоего тела не стало неожиданностью, сюрпризом и недоразумением, когда из ближайшей хваткой ямы вылетел одинокий хлыст кнута и, зацепив, обвившись и потянув тебя за вросшие, приклеенные и слипшиеся с песком ноги, утянул, уволок и похитил тебя во тьму подземелий, канализаций и водопроводов, как хвост крокодила, притаившегося на водопое, подсекает ноги детенышу гну, выискивавшего более чистое и глубокое место для питья, или как перетертый шнур распускает тростниковые полоски жалюзи, и они падают с внезапно громким треском.

– Я беспокоился, мучался, думал и тревожился о тебе, твоёй судьбе, твоих задачах и твоём рассудке.

Золотарь волок тебя по ставшим безжизненными, пустыми и гулкими трубам, лазам и шкуродёрам, где совсем недавно плодились крысы, страхи и мошка, досаждавшие по ночам, вечерам и годам арестантам этой тюрьмы, а теперь поглощенными твоим телом со всеми отпрысками, личинками и яйцами.