Поэма тождества

Вертухаи гомонили, боронили и волочили твоё тело по торным, просторным и горным тропам, по сужающимся дорогам, стезям и шоссе, по брёвнам, мосткам и мостам, под которыми текли, кипели и бурлили потоки, протоки и стоки вод, песков и камней забвения, грязи, тины и болота отречения, битумы, замазки и пакли отрешения, как гологоловые грифы, налетев на остатки чьего-то пиршества, тянут своими клювами облепленные мухами куски антилопьего ливера, или как связка порожних консервных банок, привязанная к крюку свадебной кареты, громыхая и подпрыгивая, инициирует хохот и аплодисменты зевак. И когда перед вами восстал из долины, мола и холла замок, дворец и караван-сарай, твоё тело уже насквозь пропиталось, покрылось и пропахло кюветной пылью, обочинными маслами и канавными фекалиями. Закинув твоё тело на ленту, полосу и шкивы транспортёра, охранники тут же отправились, напились и упали в обратный, долгий и тревожный путь. А твоё тело, преодолев несколько жалюзи, в промежутках, пространствах и интервалах между которыми умная, деревянная и душевая автоматика отчистила, прочистила и пропылесосила все поры, норы и раны твоего тела, опять попало на стол к казематному отравителю и его медбратьям.

– Как видишь, бесценный Содом Капустин, тебе никуда и никогда не уйти от нас и возмездия. Тебе много раз уже предлагали добровольно смириться, но сейчас я озвучиваю это пожелание в последний раз. Если ты не согласишься, то участь твоя будет поистине неимоверно ужасной.

Ты лежал на хромированном, йодированном и никелированном столе, медбратья-хозобозники с зелеными лицами, салатовыми руками и малахитовыми грудями, видневшимися за отворотами, приворотами и воротами их травяных халатов, стежок за стежком, нить за нитью и дюйм за сантиметром освобождали твоё тело от одежд, кож и лайки пришитых к нему шестеркой Пахана твоей первой камеры. Но тебе это было полностью, целиком и всецело безразлично, как пещерному саблезубому тигру невдомёк, зачем в его пещеру пришло столько сладких обезьян, что-то делающих с железным ящиком, из которого торчит гибкая ветка, или как болид не испытывает никакой личной неприязни к проживающим на месте его падения лягушкам и головастикам. Ты, став проводником, навигатором и лоцманом самого себя, занимался не мелким, крупным и поверхностным копошением, мельтешением и пузырением около твоего тела, ты вел, направлял и увлекал наружу растущий костяк твоей книги, внутри которого уже стучало настоящее живое, деятельное и предприимчивое сердце, гоняющее кровь по венам и артериям. И ты знал, чувствовал и предвидел, что, став цельной, единой и неуничтожимой, эта книга сотрёт, вырвет и иссечёт все языки, сама став любым, каждым и вседоступным языком, вычистит, отбелит и разметает все словари, сама превратившись в словарь утраченных слов, не дошедших до понимания мыслей и рассадником неинтерпретированных картин, обречет на безработицу всех толкователей, толмачей и книговедов, сама став объяснением, переводом и комментариями к самой себе и этим наповал сразит каждого чуждого невежду читателя.

– Поскольку ты уже отпет, и, следовательно, представление о признании тебя мертвым пошло на утверждение Папы, мы можем делать с тобой, без пяти минут официально усопшим, всё что угодно. Но, чтобы обезопасить себя и оборудование, мы вынуждены принять некоторые меры превентивной предосторожности.

Заврач отступил, удалился и ретировался на безопасное расстояние, а тебя, полностью обнаженного, нагого и расхристанного обступили девять вертухаев в боевой раскраске, масках и противогазах, так отряд лесорубов наваливается всей своей мощью на трехсотлетний кряжистый дуб, растущий посреди пахоты, или как при игре в «девятку» положенную первой постепенно окружают другие карты. Семеро из охранников навалились, налегли и сдавили все твои конечности, а два оставшихся, извлекли свои члены, покрытые неприличными татуировками, волдырями и шанкрами и приготовились выполнить задание, приказ и работу.

– Мы предварительно лишим тебя слуха!