Поэма тождества

Пахан хозобоза развернулся и вышел в невидимые пространства и формирования, а заключенные начали всеобщую оргию, так бросается в бурлящий поток рысь, неся в клыках уставшего от крика и одиночества котенка из последнего выводка, так рушатся от подземных толчков построенные на песке и плавунах небоскрёбы, погребая под развалинами забытые на подоконниках горшки с геранями и цветущие фикусы. Каждый из зеков считал своим долгом, правом и уделением внимания вонзить свой возбужденный пенис в твою прямую кишку. Каждый из осужденных считал твоим везением, обязанностью и участием насадить свой анус на твой уд. Ты не считал минуты, часы и дни, пока продолжался этот бедлам. Никто из арестантов не стал доводить твой член до оргазма, никто из них не удосужился излить в тебя свое семя и эти два совпадения, наложившись и пересекшись одно с другим, не позволили твоему телу вобрать в себя новую жертву, силу и состояние.

Плавающие под кроватями светильники начали мигать, подавая сигнал, что пора начинать вечернюю медитацию и все, оставив в покое и тебя, и твои гениталии, попрыгали в койки. Давешний медбрат, привычно взяв тебя за руку, отвел тебя к подаренному тебе месту. «Содом Капустин» – гласила надпись на твоей кровати. И, если бы тебе это было интересно, то на месте справа ты мог бы прочесть «сосед справа», а на левой табличке переливалось радужными извивами слово «Золотарь».

Будет очень странно, если ты не вспомнишь дальнейших событий.

Едва герольды на тюремных часах протрубили в свои гетеродины, альпийские рожки и терменвоксы полночь, время, ласковым и мягким ягуаром, свернулось у тебя в ногах, горизонты пространства, свершений и событий обступили тебя, приглашая заглянуть за них. Кванты поля, информации и эволюции распахнули перед тобой свои глубины, как поджидавшие в засаде эксгибиционисты раскрывают длиннополые плащи, вычленив из проходящих мимо толп подходящую невинную жертву, или проваливается промытая подземной рекой земля, унося в глубины и недра камни, плесень и золу. Тайны бытия, небытия и иллюзии скинули перед тобой свои покровы и остались обнаженные, не реагируя на холод, сквозняк и газы, выбрасываемые мириадами зековских ртов, носов, носок и подштанников. Любой другой на твоем месте не смог бы преодолеть искушения и очертя голову, периметр и магический круг ринулся бы постигать новые знания, сведения и истины. Но ты постиг эту ловушку в далёких прошлых жизнях, воплощениях и аватарах. Ты всем своим телом знал, что нет резона идти за истиной: она заведет в непролазные дебри, джунгли и чащобы; что нет оснований идти от истины: она нагонит тебя на любых тропках, склонах и пустынях; что нет причин стоять на месте: любое место пожрёт тебя. Твое тело изначально впитало, что истина обязана быть там, где находишься ты, и, раз уж ты стал таким, какой ты есть, то это шевеление вокруг тебя не находило ни в тебе, ни в твоём теле отзвука, сопричастности и приближения.

Ветер, поднявшийся от того, что кто-то тихо приоткрыл дверь в камеру, снёс роившихся вокруг тебя соблазнителей в их родины, пеналы и пенаты. Тихая и уверенная поступь, наступь и выступь выдавала арестанта, знающего себя лучше, чем большинство прочих зеков. Шаги стихли у кровати твоего соседа справа. Черное одеяло в алом пододеяльнике было скинуто единым неповторяющимся и неповторимым движением. Алая подушка в черной наволочке, на которой вольно, игриво и нескромно разметались, сливаясь с фоном, волосы твоего соседа справа, отправилась в далёкое космическое путешествие, чтобы пролетев парсеки, галактики и сингулярности вернуться с другой стороны, когда уже не будет никого, кто бы оценил ее функциональность и наградил бы эпитетами.

– Я пришел к тебе.

Голос Пахана хозобоза звучал на соседней с тобой койке, и половина его слов была предназначена для ушей твоего соседа справа, другая половина для твоих ушей, а оставшаяся часть выглядела как моление о ниспослании покоя и отдельной светлицы во тьме недоразумений.

– Я мог бы тебя привести к самому краю неизученной Вселенной.

Уд Пахана хозобоза, чья головка, трудами неизвестных резчиков по мясу, в спокойном состоянии выглядела как бутон лилии, а в возбужденном превращалась в разверстый зев Кецалькоатля, спокойно вошел в тело твоего соседа справа.

– Мы с тобой могли бы взойти на Куньлунь, чтобы познакомиться с седыми слоном, лунем и линем, воплощающих три источника и три составных части маразма, романтизма и метеоризма. Мы могли бы залезть на Меру, и представиться Шеше, Авеше и Ганеше, что не могут спуститься оттуда с самого пахтания ассами и асурами, вассами и ванами, мировых небес, океанов и судей. Мы могли бы влезть на Иггдрасиль и кидаться шишками, пышками и коврижками с руническими предсказаниями в пучеглазого Одина, трехглавого Фенрира и семихвостого Мосыка.