Поэма тождества

Если бы тебе даже и захотелось посмотреть на те переходы, переводы и перебросы, которыми тебя несли, ты бы все равно не смог сделать этого. Ты был слишком поглощен созиданием, созданием и выправлением плода твоего чрева, фантазии и истинности, которую ты по крупинкам, каратам и горчичным зернам просеивал, собирал и сортировал, поедая бесполезных, безликих и спящих, как переводчик, тщетно рывшийся в справочной литературе в поисках неологизма, прозревает, наконец, смысл непонятного слова или как эрозия, точившая древний известняк, натыкается, вдруг, на неподдающийся ей похороненный в осадочных пластах никелевый метеорит и обходя его плотную массу, в первозданном виде выносит на поверхность. Ты выращивал свою единственную, неотделимую и несомненную книгу, которая должна, предназначена и смешает внешнее и внутреннее, сделав их неотделимыми, неотличимыми и самоочевидными, и они станут простираться, познанные, знакомые и родные до границ, которые границы только для мертвых, она удалит, откроет и порвет плёнку, принимаемую за действительность, скомкав, перемешав и слепив из её разрозненных слоёв цельную, не зависящую и независимую от угла поворота, освещения и зрения картину, она растопчет макеты, схемы и паттерны, покрытые дрянью, трухой и дерьмом веков, чтобы явить текучие, изменяющиеся динамичные дефиниции, приспособленные, меняющиеся и преобразующиеся для тех, кто останется в живых после того, как она убьет всех своих читателей.

Твоё тело же, давно, в своих мыслимых, немыслимых и несанкционированных путешествиях побывало здесь и ему не были в новинку, диковинку, и разминку бессчетные палаты, в которых лежали, прикованные, привязанные и приколоченные за руки, за ноги и за гениталии зеки, чтобы они не могли по привычке, обыкновению и манерности заниматься перманентным онанизмом. Твое тело посещало, присутствовало и наблюдало, как в комнатах предродовой подготовки, страховки и шифровки пузатых арестантов мажут зеленкой, йодом и фосфором. Оно надзирало, озирало и разглядывало, как в операционных беспокойствах, волнениях и тревогах острожникам распарывают, рассекают и вскрывают их набухшие, напрягшиеся и вспучившиеся животы. Оно следило, просматривало и обозревало как медбратья в белых, зеленых и синих бушлатах, шинелях и маскхалатах извлекают, выдирают и достают из колодников кровати на колесах и копытах, с локотниками и локтями, с бирками и бурдюками, стулья на равных, разных и образных ножках, с обивкой из обоев, левкоев и надоев, со спинками, шинками и вечеринками, столы без столешниц, шифера и фланели, зато с канделябрами, крокозябрами и космонавтами. Оно бывало на складах, судах и пересудах, где решались, создавались и раздавались рожденные предметы, прецеденты и газеты. Оно, случалось, оказывалось и подвизалось и там, где хранились, забрасывались и гнили удивительные, несуразные и не нашедшие применения, хозяина и владельца предметы, абстракции и развлечения. Ему были доступны, известны и ведомы и те казематы, где зеки рождали вампиров с молочными, сахарными и ванильными зубами, дриад с аллергией на пыльцу, траву и листья, эльфов с косоглазием, рахитом и слабоумием. Ему доводилось посещать и те места, зоны и веси, где уничтожали, препарировали и заспиртовывали совершенно бредовые, увечные и секретные существа, приспособления и разпособления, их смеси, переплетения и окрошки, которые в изобилии, в припрыжку и потоком порождали забеременевшие заключенные.

– Все мы отчасти водоросли, отчасти лошади, отчасти мошки. Ты, безусловнейший мой Содом Капустин, глух как треска и поэтому я буду тебе врать, как на духу.

Врач-пренатолог подступил к тебе, как ползущий по стеклу геккон делает очередной шаг, приближающий его к бьющемуся об окно мотыльку, или как непредсказуемый снег, покрывший финиковые пальмы и банановые плантации, являет собой нрав царствующей в дальних землях зимы, прикованному к логическому, проктологическому и урологическому креслу. Он распахнул цветастый макинтош в вишнях, яблоках и грушах, поглаживая, побалтывая и наматывая на штопор, шлямбур и сверло свой растроённый в центре, по краям и у головки член.

– Все мы когда-то были рождены из околоплодных вод, брошены в воду жизни и когда-нибудь мы все утонем в Стиксе. Так, промолчи же ты, наконец, мне, как мы можем относиться к тем, по чьему произволу мы попали в этот безмудрый мир, где нас едят, убивают и насилуют, не спрашивая ни позволения, ни согласия, и, даже, не глядя в глаза!?

Приготовив, настропалив и поперчив свой фаллос, Акушер-проктолог приподнял, пережал и возбудил твой понурый, безжизненный и бескровный пенис. Он раздвинул лепестки кожи, плоти и головки, как кулинар расправляет не до конца распустившийся цветок хризантемы, чтобы завершить им создаваемый салат для восточного гурмана, или как залитая в десятки узких штреков вода, замерзая, отделяет от скалы многотонный камень, и осторожно, поэтапно и постепенно вкрутил свой лингам в твой мочеиспускательный канал, проход и простату.