Поэма тождества

Члены Пахана и Золотаря всё дальше, глубже и сильнее проникали, раздавали и раздавались под твоей кожей, оттягивая, оттопыривая и отрывая ее от мышц, подкожной клетчатки и сухожилий, мокрожилий и полужилий. Когда бы ты мог говорить, ты бы, возможно, и предупредил Золотаря, чтобы он не тягался, соревновался и поддавался на провокации, стагнации и инсинуации Пахана, но Золотарь, слышащий только то, что не хотел слышать, видящий только то, что ему было омерзительно видеть и понимающий лишь то, что было противно его натуре, природе и техносфере, все равно не послушался бы, не отреагировал бы и всё равно ввязался бы в безвыигрышные лотерею, скачки и сафари, словно мягкокрылый колорадский жук-интеллигент, который выходит на встречных курсах бодаться с самолетом, распрыскивающим дуст над паслёновыми грядками, или как обалдевший обмылок пронзает мутную воду в мизерной надежде обернуться золотой рыбкой и исполнить несколько своих же желаний. Но твоя голова была погружена под воду, по ней ползали зубастики, головастики и ногастики, а ты сам всё так же пропадал и пропадался, находил и находился, обретал и обретался в глубинах, уже перестающих быть твоим собственным "я", твоим индивидуальным подсознанием и твоим личным самадхи. В тех самых глубинах, где шевелила отросшими листами, пробовала сказать первые, завершающие и неподцензурные слова, прорастала кровеносными, лимфатическими и косметическими сосудами, значениями и образами твоя, взрослеющая, мужающая и отрезвляющая с каждым днём, тысячелетием и наносекундой книга, что разделит, закупорит и застопорит ци, Ян и Инь, что просушит, простирает и извлечет из ери ярь, из яри хмарь, а из хмари ерь, что разменяет, приструнит и отменит право на лево, лево на право и средину на половину, что перепугает, пересчитает и перепутает функции с фундаментами, фуникулёры с фунтиками, фундук с фондами и одним своим видом, крепостью и завидностью отодвинет, ошеломит и отвратит читателя от чтения себя и этим, без кола, двора и верёвки, убьёт его.