Читаем Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена полностью

Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена

Стихии вечной выраженья,тебя, о музыка движенья,и, мышцы радостные, вас,усладу сил, послушных воле, —я в этот век огня и боли,я в этот хищный, черный часв стихах прославлю своенравных, —тебя, блаженство взмахов плавных,и, мышцы радостные, вас!Поговорим сперва о круге…Земля, коль верить морякам,шарообразна. Воды, вьюги,и дым, плывущий к облакам,и в теле кровь, и звезды неба, —все, все кружится; человек,дай волю, шарики из хлебакатал бы молча весь свой век.Под бирюзовым облым сводомвращаться медленно народамкруглоголовым суждено,и год вращается за годом,в саду алеет круглым плодомиль сеет круглое зерно.И шаровидны в этом миревсе наслажденья, тени все,и самый Крест — как бы четырелуча в незримом Колесе.Когда на клавишах качаеттоскливый гений яркий сон,он на листе за звоном звонкружочком черным отмечает.Когда струятся к высотеискусства райские обманы,нам в каждой краске и черте, —в изгибах туч, в бедре Дианы, —округлость мягкая мила.Мы любим выпуклые чаши,колонны, грозди, купола, —все круглое; и если в нашиглухие годы, годы зла,мечта, свободней, но угрюмей,сбежала с благостных холмовв пределы огненных углов,геометрических безумий, —то все же прежних мастеровзабыть не смеем мы, не можем,хоть диким вымыслом тревожими ум и зренье; там и тут,на сводах жизни нашей тесной,пленяя плавностью небесной,мадонны-лилии [sic!] цветут…И рой утех, как в улье пчелы,в тебе живут, упругий круг,и ты — мой враг, и ты — мой другв борьбе искусной и веселой.Вот, сокрушительный игрок,я поднимаю локоть голый,и если гибок и широкудар лапты золотострунной —чрез сетку, в меловой квадрат,перелетает блесткой луннойпослушный мяч. Я тоже радсредь плясунов голоколенныхноситься по полю, когда,вверху, внизу, туда, сюда,в порывах, звучно-переменных,меж двух прямоугольных лузмаячит кожаный арбуз.Седой и розовый британец,историк тонкий, не шутник,порассказал мне, как возникожесточенный этот танец:В старинном городке резном,где удлиненным перезвономкуранты ноют перед сном,в краю туманном и зеленом,где сам под кленами я жил,когда-то кто-то заслужилсамозаконный гнев народа;не знаю — ктó: быть может, — чортв убогом образе урода,или воркующих ретортпытливый друг, алхимик хилый;быть может, отрочеству милыйразбойник, стройный удалец,таившийся в лесу дубовом,а то — кощунственный мудрец,умы вспугнувший Богом новым, —не знает летопись; но, словом,его связали и в пылипо переулкам повлекли.И он на площади квадратной,средь торжествующих зевак,был обезглавлен аккуратно,как исполинский мягкий мак.Зашили голову злодеяв округлый кожаный мешок,палач же — славная затея! —мешку тугому дал пинок:мешок на площадь с плахи — скок!Понравилось… Народ веселыйзагрохотал, и сотни ногтут подхватили мяч тяжелый.Игр<и>вый, грубый городокразбился вмиг на две ватаги:одна, исполнена отваги,стремилась мяч загнать в прудок,а та, не менее упряма,избрала целью двери храма.С потоком вражеский потоксшибался в узких переулках,и много было криков гулких,разбитых лбов, разбитых ног;а после тощие собакилизали камни до утра…Вращался мир. Из дикой дракивозникла стройная игра.Вращался мир, и век за веком,по воле чьих-то верных рук,и человек за человекомдругим доказывал, что кругне только детская забава, —в нем спит волшебница. Пора!Как песнопенье, величава,как сладострастие, остра, —из содрогнувшегося кругав пыли родится Быстрота,моя безумная подруга,моя зазывная мечта!В совиной маске, запыленный,в гремящей мгле полулежу,и руль широкий, руль наклонный,как птицу чуткую, держу.Плывите, звезды, над лугами!Дорога белая, беги!Дрожащий обод — под руками,а под ступнями — рычаги…И мощно-трепетной машинырокочет огненная грудь,как бы на бешеные шиныпрямой наматывая путь…И быстрота ее упруга…Кусты шарахаются прочь…Из мира тяжкого, из круга,из вира вырываюсь в ночь!В ночь огневую, где усильябожественно-сокращены…О, дай мне крылья, дай мне крылья,мне крылья, Господи, нужны!Но чу! Средь бархатного громавнезапно звякнул перебой,как отрицанье… Что с тобой,мой зверь волшебный? Но истомаего сковала; он затих;застыли медленно колеса…Ночуй теперь в тени откоса,под хитрым взором звезд немых!Иное помню… Ветер Божий,о, ветер песенный, а все жемы встретились лицом к лицу!День зимний помню, синий, хрупкий…Толстушка-елка в белой шубкеприльнула к самому крыльцу,где в каждом ромбе рам оконныхесть по цветному леденцу.Как шелк лазурный — тень склоненныхнемых ветвей. Волшебно спитпушистый мир в алмазной люльке.Под крышей искрятся сосульки,и гололедицу кропитна ступенях песочек рыжий…Какие сны, какие дни!Вставай! Фуфайку натяни,вступи на липовые лыжии, льдисто-липкие ремнискрепив потуже на запятках,стремглав по насту скатов гладкихскол<ь>зи! В площадку перейдетуклон, площадка оборвется,и с края белого взовьетсякрылатый лыжник: легкий взлет,воздушно-дивное движенье, —и он стоймя на продолженьекрутого склона упадет…Полет, полет! Не оттого лис тех пор я полон тайных сил,что в этот миг блаженной волия неба синего вкусил?Простор равнины белозарнойя на лету обозревал:избенки видел, дальше — вал,столбы, как ландыши… Товарныйтам поездочек выплывализ-под картонного навеса;за ним — березового лесажемчужно-розовый пушок…Как высь чиста, как мир широк!Как нежно Божье вдохновенье!ﻕ.ﻕ.Раскинув руки, я повис,распятый в воздухе… Мгновенье —и вновь я скатываюсь вниз.Но есть и глубже упоенье…Кто там по зелени, вдали,пронесся, легкий и лучистый,и отделился от земли,как звук порывистый и чистый,рукою сорванный со струн?Еще был вешний вечер юн.Сияла мурава сырая.Из полутемного сараяя белый выкатил летун…И влез, уселся я, и сладкийподкрался холод, сердце сжав.Готово! Раскачнулся гладкий,могучий винт, и, пробежавпо бархату пустого поля,вознесся он, мой раб, мой бог!О, грохот, рокот, ропот, вздох,взмах — и восторженная воля.Внимая радостным струнам,по перламутровым волнам,в узорах блеска небывалых,из звонких вырвавшись оков,я плавал средь больших и малых,бледно-лимонных, бледно-алых,бледно-лиловых облаков.В вечерний час очарованьяони, как Божьи корабли,как нежные благоуханья,как песни райские, текли.Я с ними заживо сливался,касался перышек цветных,нырял, блистательно взвивался,блаженно погружался в них.И удалялся я от нищей,нечистой пристани людской:там, подо мной, земное днищележало шахматной доской.И крыши, крошечные крыши,и площади я видеть мог,а выше, выше — только Бог,свобода, ветер! Выше, выше,мой ослепительный летун,взвивайся, трепетно-лучистый,как звук, порывистый и чистый,в восторге сорванный со струн!Душевных взлетов отраженье,тебя, о музыка движенья,услада плавной быстроты,я славлю… Радовала тымое ликующее тело:оно звенело и летело,как дух, свободное на миг,и в этот миг необычайныйстиха властительные тайныя упоительно постиг!

15–IX–21

Перейти на страницу: