Поэмы. Драмы

1-й паликар

Не стану тратить слов: я на своем стою.

Достойна удивленья Бобелина:
Вся жизнь великой — месть за мужа и за сына;
Капарису хвалу и славу воздаю:
Не шутка же отвага,
С которой он, один среди ночи глухой,
Огонь геенны внес в необозримый строй
Злодейских кораблей; без спору он герой.
А все же предпочту обоим Туркофага:
Наш грозный сулиот, стратиг и паликар,
Друзьям вернейший друг, младенец среди мира,
В сраженьях лев, и что ж? ему любезна лира,
Наследник он священных оных чар,
Какими, лебедь сладкозвучный,
Владел когда-то Рига злополучный.
Он черный ангел ужасов и кар
Для хищных полчищ Магомета,
Но он же для своих чистейший ангел света,
И не оставили ни смуты, ни война
На нем, единственном, ни одного пятна.

Травельней

На этот раз твоя победа;

И в пору расхвалил ты Туркоеда,
Друзья, взгляните: он сюда идет.

Входят Никита и Зосима.

Никита

Здорово, молодцы! — о чем у вас беседа?

Травельней

Оценка шла вождям, шел их делам расчет.

Итог: и сам Колокотрона
Тебя не стоит.

Никита

С благовоний

С излишних, говорят, кружится голова.
Спасибо, дети, вам за добрые слова;
А знаю я себе и братьям знаю цену.
Мы — мужи битвы и меча,
Врагов крошили мы сплеча;
Но вам великую пророчу перемену:
Товарищи, наш срок минул;
С полсотни лет, и наш умолкнет самый гул...
Да, братья! — мы стоим у неизбежной грани,
И завтра выпадет булат из нашей длани:
Атину мы возьмем — и кончится война.
Тогда порядок, мир и тишина
Преобратят в народ орду питомцев брани.
Кто этому всему виновник? — Барба-Яни!
Так как же не сказать, что истинно велик
Меж нами он один? — Божественный старик
Заклял неистовых титанов;
Он слышит вой волков и каркание вранов,
Он видит лютый блеск кинжалов и мечей,
Но тверд и — превращает нас в людей.

Травельней

То есть он делает из клефтов и пиратов

Придворных, школьников, купцов и дипломатов,
Кроит из тигров и гиен и львов —
Ручных собак и кошек мирных,
Баранов жирных
И работяг-волов.
Положим, что его намеренье прекрасно,
Что с назначением согласно,
Какое на земле нам рок суровый дал;
Но он один средь ваших диких скал:
Удастся ли?

Никита

Товарищ Одиссея,

Героем можно пасть не на одной войне.
В душе своей любовь к опасностям лелея,
Враждуешь, сын грозы, смиренной тишине.
И я, — я их люблю: вливает пуль жужжанье,
И треск ружейного огня,
И сабель свист, и дротиков сверканье —
Неистовое обаянье,
Восторг роскошный, бешеный в меня;
Трепещут члены с нетерпенья
И сводит судорога длань,
Когда послышу зов на радостную брань;
Кидаться в пляску, в вихрь, в водоворот сраженья,
В густые волны войск неверного паши —
Не пир ли брачный для моей души?
Но быть ли навсегда без крова и защиты
Младенцам, девам, старикам,
Час на час смерти ждать и вопить к небесам,
Чтоб только грудь твою или же грудь Никиты
Средь наших стонущих долин и сел и скал
Кровавый хмель резни свирепой упоял?
Итак, хвала седому Барба-Яни!
Однако легкий вздох, когда стоишь у грани,
Простителен, — сегодня живы мы,
А завтра среди чад иного поколенья
Пугать их будем, будто привиденья,
Исшельцы бледные из замогильной тьмы.
Зажгем же раз еще костра веселый пламень;
По-прежнему, опершися о камень,
Я к вам прилягу. — Вот и мех вина,
И вот я вырвал сам матерого овна
Из-под Акрополя, из вражеского стада.
Его зарежьте, взденьте на рожни,
Запойте песню и прославьте дни,
Которых после нас не узрит уж Эллада.

Паликары

(поют)

Прицелился я из-за скал —

Ага пошатнулся и пал;
Я снял с его тела кинжал, —
Кинжал мой, кинжал! ты мне дорог.
К паше я прокрался в шатер;
Он крикнул, — я руку простер,
Кинжал мой широк и востер, —
Паша покатился за полог.
Неверные ловят меня;
С их ружей пошла трескотня,
Я вдруг на его же коня —
И нет меня, нет среди ночи!
Мне мил вороной с того дня:
Он выручил, вынес меня! —
Но нож мне милее коня,
Ружье же милее, чем очи!

Травельней

Никита! и не жаль тебе?

Уж клефтам не певать таких удалых песен.

Никита

Пусть будет с нами то, что надобно судьбе:

Наш жребий дивен и чудесен;
Лежала Греция в могиле вековой, —
Вдруг вспрянула, подъятая рукой
Всевышнего... и мне ли
Не верить, что к высокой, тайной цели
Назначена? — Но эту ночь, друзья,
Желал бы посвятить одним поминкам я
О прошлом, не вдаваясь в размышленья
О будущих путях святого провиденья.
За песней сказка следует всегда;
Мы спели песню, — сказке череда.
Зосима, куманек! из-под багровой фески,
Из-под седых густых бровей
Глаза твои бросают на друзей
Те вдохновенные, живительные блески,
Которые предвозвещают нам,
Что хочешь волю дать трепещущим устам...
Вот и свой длинный ус расправил он перстами:
Скорее, земляки, в кружок!
Закурим трубки, дров подбросим в огонек
И в сказку впьемся слухом и душами!

Зосима

1

В Модоне седой проживал Аполлос;

Хоть поздно, а бог даровал ему сына;
Понес Аполлос к вещей женке вопрос:
«Какая назначена сыну судьбина?»
И вещая женка ему говорит:
«Рукою сыновнею будешь убит;
На матери юноша женится
И двух угомонит попов;
Но третий-то поп не таков,
И бешеный зверь переменится».

2

И трепетом обдало тут старика:

С холодного ужаса, как полоумный,
Завыл он и вырвал из зыбки сынка,
И вынес, и выбросил на берег шумный.
Пошел, не озрелся и так лепетал:
«Пусть съест тебя лучше голодный чакал,
Пусть лучше, заклеванный птицею,
Замучишься, чем посрамлять,
Проклятый, тебе твою мать,
Чем стать тебе нашим убийцею!»

3

В то время монах из обители шел

Для братьи с мирян собирать подаянье;
Когда же дорогой до моря добрел,
Он стал, он услышал ребенка рыданье...
Нашел его, взял сердобольный монах;
И найденыш имя принял: Каллимах,
И рос во священной обители,
И были в господнем дому
Друзьями, отцами ему
Спасителя бога служители.

4

Вот он возмужал, и закинули сеть

По душу невинную силы геенны:
«Тебе бы, — лукавый шепнул, — посмотреть
На жизнь и на мир, на веселье вселенны!»
И вот к настоятелю он приступил:
«Ужель, — говорит, — не отведаю сил
В борьбе со врагом и природою?
Нет, я не монах, а боец;
Навек расставаться, отец,
Не мне с молодецкой свободою».

5

Сказал, и поклон, и выходит на свет,

Становится клефтом и ночию бродит,
И пуля его непременный привет,
Где только врасплох оттомана находит.
Ему удалось и пашу застрелить;
Тут начали клефта повсюду следить,
Да он наряжается плотником;
С секирой за поясом, он
Спускается в мирный Модон
И стал в чьем-то доме работником.

6

Хозяин его и силен и богат,

И в городе том человек именитый.
Он молвил однажды работнику: «Брат,
Мой сад по ночам карауль плодовитый;
Туда еженочно неведомый вор
По яблоки лазит за крепкий забор».
И, взявши ружье заряженное,
Вступил в караул Каллимах;
Но сердце хозяина страх
Мутит и раздумье бессонное...

7

«На душу ли я положусь пришлеца?

Он кто? не бродяга ли, рода лишенный?
Нет! надобно мне поверять молодца».
И в сад свой спустился, судьбой увлеченный,
И крадется там средь ночной тишины
В кустах, при мерцании тусклой луны.
Что ж? дал ему сторожа редкого,
Надежного, верного бог:
Не мучился он, не немог,
Не встать ему с выстрела меткого.

8

Ошибка: хозяина сторож убил!

Но время несется: невольный убийца
Убитого скоро жене заменил;
Поплакав, за юношу вышла вдовица.
Раз в мыльне на персях у мужа пятно
Хозяйка заметила: сердце оно
Ей вещим объяло волнением;
Вот начала спрашивать... ах!
Что вышло? — ей сын Каллимах;
Пятно получил же с рождением.

9

Она умерла, не опомнясь; а он?

Взвалив самопал на могучие плечи,
Он ищет, покинув унылый Модон,
Отрадной погибели в яростной сече;
Нет! нет! не находит и вот говорит:
«Я все еще жив, я все не убит,
Увы! нестерпимо страдание!
Господь милосерд, я пойду,
Я в ноги к попу упаду;
Творцу принесу покаяние».

10

Но в ужасе прочь оттолкнул его поп,

Вскочил и завопил: «Погибни, проклятый!»
Проклятый зубами скрежещет и — хлоп:
Поп пал, нерассветною ночью объятый.
«Прощай! ты вини в своей смерти судьбу!» —
Так клефт и пошел ко другому попу.
Тот вскрикнул: «Ты бездной поглотишься,
Бесов заклейменный холоп!»
Клефт пулю всадил ему в лоб,
Сказав: «Проклинать не воротишься!»

11

И долго потом злополучный бродил

В долину с горы, из долины на гору;
Чуть жизнь перенесть достает ему сил:
Повсюду является мрак его взору.
Стоял он однажды в ночи среди скал
И к дикой пучине свой слух преклонял,
И море чернелося жадное
И так говорило ему:
«Проклятый, прыгни в мою тьму!
Скончай бытие безотрадное».

12

Но голосу бездны не внял паликар;

Спасла его искра последняя — вера:
«От божьих ли в бездне укроюся кар?»
И вдруг — он узрел пред собой калуера
И хочет его, как испуганный тать,
Без слов и привета скорей миновать:
В нем трепет и стыд и смятение...
Десницу же вдруг калуер
С крестом бога-спаса простер
И тихое шепчет моление.

13

А клефт простонал: «Ты отыйди, монах!

На грех и на пагубу ваша обитель
Взрастила меня... я беглец Каллимах;
Забыл и отринул меня искупитель!»
— «Христос, — был ответ, — не отверг никого,
Кто робко и ревностно ищет его:
Мой сын, принеси покаяние!»
И что же? — незапно во прах
Пред старцем упал Каллимах;
Слова ж заглушило рыдание.

14

Так точно рыданье младенца, чернец!

Здесь некогда душу тебе возмутило.
«Дитя мое бедное! — я твой отец;
Спасти тебя снова мне небо судило!»
Сказал, слезы брызнули из его глаз,
И слушает инок ужасный рассказ.
Вот кончен. — «Тебе разрешение
Не я дам: я пепел и прах! —
Так рек вдохновенный монах. —
Но, сын мой, для всех искупление.

15

Дорогу на север держи по звездам,

Пока не достигнешь Аркадской долины...
Далеко за Мистрой разрушенный храм,
Пустынный, во имя святой Магдалины:
Там нет алтаря, не видать образов.
Свод треснул и стал обиталищем сов, —
Простися с войной и ловитвою,
Ружье замени ты крестом,
Разгул молодецкий постом,
А клефтские песни молитвою.

16

По году взывай за отца и за мать,

А третий за души попов погубленных:
Спасен и прощен ты, когда благодать
Средь стен водворится, тобой освященных,
И явится снова служение там».
Того, что вещает, не знает и сам:
Таинственной двинутый силою,
Монах не свое говорит;
Тот внял, поклонился, молчит,
Прощается с родиной милою.

17

И быстро три года потом протекли,

За ними проходят еще три седьмицы.
Раз утром монаха, искав, не нашли;
Он вышел задолго до света денницы, —
За реки, дубравы и горы простер
В Аркадию путь свой седой калуер...
Не бренного сердца хотение
Влечет его в сумрачный дол;
Но духа господня глагол,
Но полное силы видение.

18

Пришел и увидел: лежит Каллимах,

Как сонный младенец, на паперти храма;
И дивному пению внемлет монах,
И в двери струится поток фимиама.
Он понял: послалось нетленье мощам, —
И молвил сошедшим со скал пастухам:
«Здесь, пастыри, дело чудесное!
Здесь церковь воздвигните вновь
И славьте господню любовь,
Христа милосердье небесное!»

Никита

Друзья, прославим господа и мы:

Творит он свет из самой тьмы;
Под сенью благости господней,
Клянусь, не страшен бой
С неистовой, бездонной преисподней.
Но, братья, время на покой:
Уже пропел петух, рассвета возвеститель.
До утренней зари
Свое крыло над нами распростри,
Слуга благого, ангел наш хранитель!

(Крестится и ложится.)

Все засыпают, кроме Ижорского.

Ижорский

Перекрестились и — заснули все!

«Встань, возвратись к отцу!» — мне слышится совсюду;
И что ж? ужели зов святой вотще:
Всегда ли глух к нему пребуду?