Читаем Поэмы. Драмы полностью

Поэмы. Драмы

Вильгельм Карлович Кюхельбекер , Дмитрий Игоревич Соловьев

Воскресла мертвая природа:Летит с лазоревого сводаНа землю красная весна;А тело старца глубинаДавно прияла гробовая;И смотрит он уже из рая,Как трудятся его сыны.Их мысли в небо вперены:Хотя в сердцах их тишиныВсегдашней, светлой, совершеннойИ нет еще, и тьмой мгновеннойБывает дух их омрачен,Но, твердой верой укреплен,Он почерпает мощь в молитве,Он побеждает в каждой битве,Он расторгает, дивный луч,Покров мимолетящих туч.Так! бодр их дух; однако телоГригория с тех битв слабело...(Пред смертью божий человекПостриг их; Юрия нарекГригорием, по толкованью:«Не предающийся дреманью,Муж, победивший грешный сон».Ермила ж Савой назвал он.)Нередко Сава в час трапезыНа брата бледного сквозь слезыГлядел и про себя шептал:«Уныл же век твой был и мал!»Любимца вспомнил князь: не минул,Не потухал еще, не стынулСчастливой страсти первый жар,Еще пирует сонм бояр,А уж раскаяния жалоГрудь Ярослава растерзало, —И в третий день, друзей собрав,Простер к ним слово Ярослав:«Труды отбросив и печали,Со мной вы два дня пировали...Для пира я и третий деньНазначил было; да, как теньУбитого вослед убийцыИдет и воет, — так с денницыМутит мне душу до луны,Так даже в ночь мои все сныТревожит образ незабвенный...Ах! брат мой, мною оскорбленный!Спасите князя своего!Где Юрий? — дайте мне его!Найдите мне его, живого!Его престолом трисвятого,Всевышним богом заклянуМне отпустить мою вину,Простить мне грех мой!» — Во мгновеньеКняжих гостей объяло рвенье:Казалось, сердца лишены;Но, вдруг усердьем возжжены,Бегут и ищут.Вот до ГлебаВ тот день, когда в обитель небаВзлетел святого старца дух,Дошла молва, народный слух:«Отшельник запрещает нынеПриблизиться к своей пустыне;И что же? любопытный взорСквозь обнаженный стужей борДвух юношей, небезызвестныхКрестьянам деревень окрестных,Молящихся перед крестомОднажды видел с стариком».Тут догадались Глеб и другиИ предложить свои услугиЛюбимцу князя в лес спешат;Надеждой лживою объят,Мечтает каждый: «БлагодаренЗа память будет мне боярин;Меня и князь-то наградит».Прошли они в дубравный скит,Глядят и видят: два монахаПокою гроба, лону прахаВ лесу кого-то предают.Был храбрый Глеб суров и крут,Все у него так и кипело:Молчать и ждать его ли дело?Он стал и крикнул: «Чернецы!Вы что творите, молодцы?Добром скажите!» — Речь пришельцаМонаха, сына земледельца,Перепугала; да другойТак отвечает: «Бог с тобой!Не видишь ли?» — И, погруженныйВ безмолвье, кончил труд священный.И скорбный совершен обряд,И потупили томный взглядИ стали удаляться братья;Вдруг Юрия схватить в объятьяДебелый бросился пришлец,Но Юрий отступил: «ОтецИ сын и дух святый с тобою!Ты не мути нас суетою».Так, Глеба оградив крестом,Промолвил он и хочет в дом;Да воин, переняв дорогу,Воскликнул: «Не пущу, ей-богу!Боярин, — нет! ступить не дам! —Твое благословенье намНе нужно, Юрий; от клевретаЖелаем ласки, ждем привета».— «Благословенье — мой привет;Не Юрий я, не ваш клеврет,Считайте Юрья погребенным:Зовусь Григорием смиренным;Здесь не боярин пред тобой,А грешный инок». — «Нет, постойИ выслушай! ты Ярослава,Ты князя пожалей: ни слава,Ни золото, ни блеск, ни власть,Ни даже счастливая страстьИ Ксении краса и младостьБез Юрия ему не в радость;Твердит одно: «Его! его!Не пожалею ничего:Сыщите Юрья моего!»Оставь же пустынь, — сделай дружбу!Опять за меч, опять за службу!На князя гнева не держи:Пойдем, боярин! не тужи!»Тут, указав на рясу Глебу:«Любезный брат, я ныне небу, —Григорий говорит, — служу.На князя гнева не держу,Не сетую и на княгиню:Но променять на мир святынюДерзнет ли раб Христа — монах?Вот жизнь где кончу — в тех стенах.За князя теплые моленья,За вас в тиши уединеньяПо гроб свой стану воссылать:Да будет с вами благодать,Да осенит вас длань господня!В последний раз меня сегодняТы видел... руку дай! прости!»Сказал и — скрылся. Не уйтиТогда уж стало невозможно:Пошли и князю осторожно,Что жив, да от сует землиОтрекся Юрий, — донесли.Но долго же утрату другаИз сердца князя взять супругаБыла не в силах. —Мчится вал,Несутся годы: амигдалУж расцветать там начиналИ ночь пророчил белизною,Где некогда текли волноюНа плечи с гордого чела,Чернее вранова крыла,Густые кудри Ярослава.Не посещалась им дубрава,Но бог ему дал двух сынов,Их князь порой не без даровВ обитель отпускал лесную, —И радость примечал живуюБрат Сава в братиных чертах,Когда они в своих стенахПрекрасных княжичей видали...(Легко стереть письмо с скрижали;А на душе раз напишиВолшебный образ — и с душиУж не сотрешь его до гроба.)Им отроки любезны оба,Да чаще взор им подниматьСлучалось на меньшого. «В мать!Весь в мать!» — шепнул однажды Сава;Любимец прежний ЯрославаКивнул, задумчив, головой.Волна струится за волной;Дни пролетают, с ними годы:Князь Ярослав уже в походыСынов решился отпускать.Он собрал удалую рать:Та рать на чудь и ливь и немцев;Унять он хочет иноземцев,Чинящих буйство и разбойНа рубежах Руси святой.Отправил рать и с ратью тойОтправил и детей властитель, —И Тверь в дубравную обительНе посылает уж гостей.Прошло еще довольно дней,И — Ольга овдовела; ейТеперь бы свидеться с родными,Теперь бы плакать вместе с ними!И вот оттоле, где теперьЕй все постыло, Ольга в ТверьНа время прибыла. ГостилаВ Твери вдовица, отгостилаИ завтра едет. Как могила,Молчала и в пучине снаЕще тонула вся страна:И что же? — Гостья, сколько можноБез шуму, тихо, осторожно,Поднялась без прислуг с одра...Напрасно все: уже вчераХозяйка знала, что сестраИдти готовится куда-то.Хозяйки сердце болью сжато:Как ей не отгадать, куда?Зовет же и ее тудаНепобедимое влеченье:Давно в ней тайное мученье,Давно и прежде ей тоска:«Ступай!» — твердила; но робкаВиновных совесть, — и, по долгой,Но горестной борьбе, над ВолгойРешилась ждать сестры она.«У них не буду же одна;Да! слез бесплодных не уронитХоть Ольга, — может быть, преклонитХоть Ольга их сердца ко мне».Так в предрассветной тишинеВсеобщей, грозной и глубокой,Она шепталась с одинокой,Болезненной душой своей.Идет сестра... Княгиня к ней;Сошлись; свидетельству очейНе верит Ольга: «Ты? ужели?»И — не нашлись: оторопели,Как уличенные в вине,Одна перед другой оне.Но победит, кто чист душою,Неправый стыд: «Сестра, не скрою, —Сказала гостья, — в лес я шла. —Потом, подумав: — Я былаЖеной покорной мужу; жала,Надеюсь, я не погружалаБорису в сердце ни тоской,Ни ропотом, — я верь: слезойНе лживой я его почтила,И свята мне его могила,Но вырвать из груди своейЛюбовь моих цветущих днейЯ силилась постом, молитвой,Вступала в битву я за битвой;Напрасно! не могла! — С утраДо ночи, милая сестра.Во мне одно горит желанье,В одном желаньи и страданьеИ радость почерпаю я:Вот так и рвется жизнь мояРаз на него взглянуть, не боле!Увы! я с ним и в низкой долеБыла бы счастливей царей!Не ведал он любви моей,Да, Ксения! — по крайней мереПредамся этой сладкой вере:Не ведал Юрий силы всейБоязненной любви моей...И мог ли, друг он мой несчастный?Ведь, над душой своей не властный,Сам не избег того ж огня:Любил и он, — но не меня!..Просить отшельника святогоХочу я, чтобы всеблагогоПорой и за меня молил:Сестрица, мне — мне много силПотребно в жизненной пустыне».Так молвила Тверской княгинеВдова Бориса; та мрачна,Тиха, угрюма, — вдруг онаВзрыдала, Ольгины коленаВдруг обняла: «Моя изменаМне душу жжет сильней огня;Предательство мое меня,Гора свинца, тягчит и давит!Пред светом, пред людьми лукавитУлыбка моего лица...Ах! клятва гневного отцаМеня и в славе поразила!Не выдаст старика могила;Пусть хоть сопутствую тебе:О! дай мне вымолить себе, —Нет, ты мне вымоли прощенье!Мое отвергли бы моленьеСтрадалец Юрий и...» — ЕрмилСказать у ней не стало сил.Покинув ложе, дня светилоВзошло — и жизни ток излилоНа землю с тверди голубой.А тихо в пустыни лесной:Там лишь перед двумя крестами,Внимаем только небесами,Печальный молится монах.Знать, иноку любезный прахТут спит в безмолвной тьме могильной.Уж холм один травой обильнойОброс, ушел и в землю он;Под холм другой на мирный сон,Кажись, легло недавно тело:И дерево креста-то бело,И дерна нет еще на нем,И влажен рыхлый чернозем;Да он и сам, чернец унылый,Исполнен скорби неостылой.Что ж посох у него в ногах?Не в путь ли собрался монах?Так, — вот безмолвное моленьеОн кончил, встал, еще мгновеньеСтоит в раздумьи пред крестомИ обращается потом,И хочет бросить взгляд прощальныйНа стены хижины недальной;Но тут его потряс испуг:К нему приблизилися вдругДве странницы осанки статной.«Нас, грешных, старец благодатный,Благослови!» — они реклиИ поклонились до земли,И, будто собирая силы,Промолвили: «Чьи здесь могилы?»— «Почиет Авраамий там...(Его святую славу вамСлучалось слышать, — полагаю)Муж, русскому известный краюБогоугодным житием».— «С благоговением о немСлыхали мы. Но тут?» — И трепетЧуть дал расслышать слабый лепетВопроса старшей; обе ждут.«Похоронен Григорий тут», —Сказал чернец; и уж не сталаТа боле спрашивать, а палаИ, вся в себя погружена,Над гробом молится она,Без слов, трепеща и рыдая.Пролила слезы и другая,Однако говорит: «Скажи,Слуга господень, чуждый лжи!Он не был ли пожат кручиной?И что промолвил пред кончиной,И вспоминал ли мир сует?И не его ли ты клеврет?»И речь с трудом, не без запинокДокончила. — Вещал же инок:«У корня нежный цвет подрежьИ спрашивай: зачем не свеж,Зачем лишен благоуханья? —Мой бедный брат! — так! есть страданья,Которых жизнь не исцелит.Но мне ль злословить, что убитГригорий грешною тоскою?На жребий, посланный судьбоюВсевышнего, он не роптал:Не столько сладостен и ал,И тих, и чист, и благотворенРумяный вечер, сколь покоренИ крепок был его конец;Да медлить не хотел отец,Прибрал дитя свое больное;Здесь крин завял в тяжелом зное,Но вновь расцвел в стране иной.Бог дал ему конец святой:Он отходил; вдруг блеск чудесныйНад ним пронесся; вождь небесныйНезримый ли над ним парил?И вот, собрав остаток сил,Три имени, воссев на ложе,Страдалец вымолвил: «Мой боже! —Вслух прошептал язык его, —Помилуй князя моего!И пред отверстою могилойМолюсь за Ксению: помилуй,Любви источник, и ее!Благословение твоеИзлей на чад их! — ОтпущеньеНе нужно Ольге... Мне прощенье,Ее прощенье нужно мне!Она простила: в той стране,Там ты назначил нам свиданье...»Невнятно стало лепетаньеЕго смыкавшихся устен;А мнилось, слышу: «Кончен плен!Не медли, плена разрешитель!»И се — услышал искупитель:Брат сжал мне руку, — я взглянул,И что же? уж мой брат уснул,Унесся, словно песни гул,Ушедший в твердь из глуби храма:Так тает облак фимиама;Так колокола чистый гласСтихает, слышный в поздний часИ перелитый в отдаленье.Лежал он в сладком усыпленье,Как у груди своей роднойМладенец». — И поник главойИ хочет в путь печальный Сава.«Ты сам, — супруга ЯрославаТогда воскликнула, — отец,Ты сам кто?» — «Я? — сказал чернец. —Не вопрошай! но вот что ведай:Господь мой и меня победойНад слабым сердцем наградил;В виду любезных мне могилКлянусь, давно я всем простил...Так! всех, какой бы кто виноюВиновен ни был предо мною».Умолк — и углубился в лесИ навек для людей исчез.Княгини ж князю ЯрославуСказали, возвратясь: «ДубравуСегодня посещали мы.Там лишь надгробные холмы:Преставился твой богомолец.И ныне бисера и колец,Запястий наших не жалей;Не будем уж носить перстней,Носить не станем ожерелья;Там, где его пустая келья,Ты божий монастырь построй».Их не ослушался Тверской:При честном князе ЯрославеБыл создан монастырь в дубравеИ благочестьем просиял;А имя монастырь заялОт Юрья, отрока княжого:Ведь был у князя молодогоЛюбимым отроком в те дниБоярин Юрий, как ониОтважно, вместе, без печалиПри старом князе вырастали.

Перейти на страницу: